Настасья заметила его, еще когда он был на улице. Успела скинуть передник, расправила подоткнутую юбку, ополоснула грязные руки.

-- Это у вас сдается чистая и светлая комната.

Наниматель выглядел солидно, -- только лицо у него было какое-то серое, а голос звучал сиповато. Ответила торопливо:

-- У нас, у нас! Посмотреть желаете?

-- Затем и пришел. Других жильцов не имеется?

-- Помилуй Бог! Только я с мужем. И детей у нас нету. Комната самая спокойная.

-- Мне спокойную и надо. У меня служба такая, что днем отдых нужен. Так я и люблю, чтобы все было тихо.

Осмотрел комнату так же внимательно, как читал объявление, даже заглянул под мягкий диван, -- не накопилось ли пыли. Настасья стояла у порога и, замирая, ждала.

Наниматель крякнул, потом сел на диван, заложил нога на ногу.

-- Ничего, помещение для меня подходящее. Мне, главное, чтобы днем было совсем спокойно. Я, видите ли, служу в типографии, метранпажем при газете. Должность солидная и хорошо оплачивается, но требует ночного труда. Так что на работу я ухожу вечером, а днем сплю. Понимаете?

-- Понимаю. У нас вам очень хорошо будет. Такого покоя в другом месте нигде не найдете.

-- С мужем-то не ссоритесь? Драк не бывает?

-- Зачем же? Мы мирно!

Наниматель посмотрел на Настасью, сощурив глаза. Скользнул взглядом по ее пухлой, еще совсем девической груди, по округлым, стянутым тонкою юбкой, бедрам. И как будто даже порозовело слегка серое лицо.

-- А какая будет цена?

-- Цена, конечно... Сами видите, какая комната... И удобства... -- Со стесненным сердцем выговорила самую большую цифру, на какую только решилась: -- Пятнадцать надо бы взять...

Испугалась, как бы наниматель не ушел сейчас же, и торопливо скинула:

-- Для хорошего постояльца разве только... рубль, например!

-- Дороговато. Место неважное здесь. Если бы я не ради тишины...

Вгляделся в Настасью еще пристальнее. Встал с дивана, подошел почти вплотную. Та подалась назад, но только чуть-чуть, чтобы не обидеть.

-- Давно ли замужем-то, молодушка?

-- Второй год уже пошел.

-- Оно и видно! Свеженькая вы... Как ягодка. Так какая же последняя цена-то будет?

-- Четырнадцать. Меньше никак нельзя.

-- Дороговато и четырнадцать! Ну, да уж для взаимного уважения...

Слегка тронул Настасью за плечо, ухмыльнулся. Губы от этой улыбки сделались дряблые, мокрые, и Настасье стало немножко противно. Едва сдержала брезгливую гримасу, когда наниматель спросил прыгающим, ласковым голоском:

-- Уважать-то будете меня или как?

-- По человеку и почет.

-- Разумеется, молодушка! Это вы можете иметь в виду, что жалованья я побольше любого чиновника получаю. Мог бы и целую квартиру содержать, и не делаю этого единственно из скромности и любви к покою. Но если кто меня уважит, то и я наградит умею. Экие щечки-то у вас!.. Так я и задаточек оставлю, -- а завтра же пораньше перееду... Супруг непьющий у вас? Чем занимается?

-- Мастер по слесарной части. Он смирный очень. Если и выпьет когда, в самый большой праздник, так сейчас спать ложится. Человек такой, что все хвалят. И вы довольны останетесь.

-- Уж там посмотрим! Грубый они народ -- слесаря, плотники. Вот я -- при газете. Все равно, что литератор. Служу народному просвещению и сам достаточно просвещенный человек...

Настасья приняла задаток, проводила нанимателя до самых ворот, потом смотрела ему вслед, пока он не завернул за угол. Вздохнула и покачала головой, потом отряхнула то плечо, за которое брались холодные серые пальцы.

У Провидова случилось на заводе маленькое столкновение с инженером, начальником мастерской. Поэтому домой он явился мрачный, шел опустив голову и даже не взглянул на объявление, которым так интересовался вчера вечером. Все под тем же впечатлением недавно пережитой обиды принялся за ужин, выхлебал две тарелки вкусных разогретых щей, поел картошки с постным маслом и луком. Вздыхал.

-- Куда ни плюнь -- одни неприятности... Хоть петлю надевать впору! И есть еще такие бабы, которые шпыняют.

-- Да я хотя бы рот открыла! Вижу -- сидит человек волком, -- и молчу.

-- Я не про сейчас! Я про вообще говорю... Что-то ты очень уж сытно накормила меня сегодня. Даже дыхание спирает.

-- Вот, попробуй: не облегчит ли?

Вынула из какого-то тайничка бутылку с пивом, усмехаясь тихонько, поставила ее перед слесарем.

-- Ого! Что за праздник такой? Или нежданное наследство выскочило?

Настасья наполнила мужу стакан, пригубила сама, погрузив губы в белую холодную пену. И, чтобы продлить удовольствие, ответила не сразу.

-- Ты так-таки ничего и не видел разве?

-- Мало ли что я видел! Только хорошего мало во всем этом.

-- Бумажка-то твоя -- еще с утра за печкой лежит.

-- Неужели сдала?

-- Еще как сдала-то...

Рассказала подробно, кто приходил утром, как снимал комнату, как говорил о себе, что получает больше любого чиновника. И одет очень чисто, как настоящий барин. С такого не придется плату клещами вытягивать. Когда кончила, слесарь и сам еще расспросил обо всем, что упустила из виду Настасья. Справился между прочим, стар ли или молод.

-- Так, какой-то... Середка на половинку!

Настасья почему-то отвернулась, сделала вид, что очень занята мытьем посуды. Провидов посмотрел на спину жены с некоторым подозрением.

-- Целыми днями, значит, будет дома сидеть? Так! Все хорошо, а вот уж это мне не нравится.

Настасья быстро выпрямилась, махнула рукой так, что с посудной мочалки полетели во все стороны сальные брызги.

-- Дурак ты отпетый, вот что! Нужен он мне очень, этакий мокрогубый! У меня только та и печаль была, что сам-то он мне вовсе не понравился. Тля какая-то серая, а до баб -- сразу видно, что большой охотник.

-- Ну, вот! -- почесал за ухом Провидов. -- По-моему и выходит, что плохо... Чего же ругаешься-то?

-- Так неужели я себя соблюсти не смогу... от этакого... Я его, в случае чего, одним пальцем раздавить могу, как клопа! Ну, а что приставать будет -- уж это верно. И не люблю я, когда пристают.

Провидов немного подумал и сказал успокоительно:

-- Вам тоже мерещится иной раз, чего и нету совсем. Если он человек солидный, то не позволит себе какого-нибудь охальства. А что ты себя соблюдешь -- это я понимаю. Не из плохого дома взята... Задаток-то большой дал?

-- Пятерку. Как перейдет -- остальные.

-- Хорошее дело. Стало быть, долгов скостим маленько.

Когда пиво было допито, слесарь заглянул в снятую новым жильцом комнату, помялся на одном месте, у порога. И, словно нехотя, процедил сквозь зубы:

-- Солидный человек не будет приставать. А если пошутит когда, то и стерпеть можно. От шутки не станется... Четырнадцать рублей ведь... На полу не подымешь! Как раз уравнение финансов.

-- Да коли бы не это... Мне все равно, пускай подсунется: обломаю кривые ножки!

* * *

Метранпаж переехал, как обещался, на другой день рано утром, едва только Провидов успел уйти на работу. Вещей у него оказалась целая, с верхом накладенная, подвода: два сундука больших, третий поменьше, гардероб под красное дерево, умывальник с золотыми разводами, зеркало в хорошей раме, лампа, книг четыре связки, книжная этажерка и еще много разной мелочи. В просторной комнате сделалось даже тесновато, когда все это расставили по местам. А один большой сундук пришлось-таки поместить в кухне. Отпустив ломовика, постоялец, при помощи Настасьи, долго еще наводил порядок и когда, наконец, все было готово, с некоторой гордостью спросил: нравится ли?

Настасья смотрела на уставленную книгами этажерку, на переддиванный столик, украшенный лампой под широким абажуром с цветами и майоликовыми пепельницами, на переполненный всяческой одеждой гардероб, -- и не совсем благоприятное впечатление, произведенное вчера новым постояльцем, начало постепенно сглаживаться. Тем более, что сегодня метранпаж вел себя совсем скромно, не улыбался отвисающими губами и не заигрывал. Попросил только самоварчик и, основательно напившись чаю, залег спать.