AnnotationКвартирный хозяин, слесарь Провидов, возвращаясь вчера вечером с работы, заметил, что объявление давно уже пора переменить на новое. После ужина оторвал от издавна залежавшейся тетрадки почтовой бумаги пол листика, отомкнул баночку с чернилами, вытер об жесткие черные волосы перышко и приготовился писать. Жена в это время что-то очень усердно хлопотала по хозяйству, гремела посудой, без надобности мазала по столу пыльной тряпкой. Долго старалась не замечать, чем занят муж, потом не выдержала.

Олигер Николай Фридрихович

Николай Олигер

Постоялец

Олигер Николай Фридрихович

Постоялец

Николай Олигер

Постоялец

Выдалось лето непогожее. За полтора месяца времени маленькую бумажку с объявлением о сдаче внаймы комнаты много раз мочило дождем, трепало ветром, а потом сушило и коробило изредка проглядывавшим, но все же горячим солнышком. Чернила размазались, вокруг заржавевших гвоздиков расплылись по бумаге рыжие кружочки. С левого нижнего гвоздика бумажка сорвалась совсем.

Квартирный хозяин, слесарь Провидов, возвращаясь вчера вечером с работы, заметил, что объявление давно уже пора переменить на новое. После ужина оторвал от издавна залежавшейся тетрадки почтовой бумаги пол листика, отомкнул баночку с чернилами, вытер об жесткие черные волосы перышко и приготовился писать.

Жена в это время что-то очень усердно хлопотала по хозяйству, гремела посудой, без надобности мазала по столу пыльной тряпкой. Долго старалась не замечать, чем занят муж, потом не выдержала.

-- Пиши, пиши... Тоже писатель выискался!

-- Так, ведь, надо же! -- примирительно сказал слесарь и еще раз вытер об голову перышко.

-- Еще бы не надо... Говорила тебе -- не бери большую квартиру. Кому надо из порядочных комнату снимать в этакой трущобе? Вот и сиди теперь, подавай каждый месяц девятнадцать...

-- Квартира не так чтобы большая! -- менее примирительно возразил Провидов. -- Только что кухня и комната. А больше ничего и нет...

-- С твоим заработком как раз впору в одной кухне жить. Кухню-то мы за семь целковых имели бы не хуже этой. А комната что? Сарай, а не комната! За нее меньше десяти и взять никак невозможно.

-- Понятное дело, невозможно. Даже с мягкой мебелью. Можно и двенадцать взять! Вот нам и обойдется кухня в ту же семерку. И все-таки не по углам живем, а как порядочные хозяева.

Жена бросила тряпку в угол, за печку, остановилась перед слесарем, уперши руки в крутые бока.

-- Взять? А кто даст-то, когда тут все рвань одна селится, уголочники? За тройку в месяц норовят с хозяйским горячим... Теперь у нас что же? Лавочнику еще с прошлого месяца задолжали девять с полтиной, Смирнов твой тоже который раз приходит, свою пятерку выпрашивает... Это как? Из каких покрывать будем?

-- Вот, комнату сдадим и покроем. Очень просто! Как новую бумажку повешу -- сейчас клюнет. Уж ты поверь!

-- Так я тебе и поверила, обормоту...

-- Не хочешь -- не верь. С меня не убудет. Но только по углам мотаться я тоже не согласен. Я не кто-нибудь, а слесарного цеха мастер! Ко мне тоже иногда порядочные люди время провести приходят. Как же я их буду в углу-то принимать?

-- А лавочнику девять пятьдесят? Скоро и верить не будет больше. Не найдешь ты тут хорошего постояльца и не найдешь! Хоть сто бумажек развесь.

Жена стояла сердитая, крепкая, вся раскрасневшаяся и горячая от досады. Слесарь посмотрел на нее искоса и, хотя ничего не мог возразить против ее справедливых доводов, вдруг почему-то весело улыбнулся. Потом сказал, протягивая руку для ласки:

-- И ядреная же ты у меня... Ну, и вообще... Не баба, а огонь.

Жена нетерпеливо отстранилась.

-- Все жили, как люди! А теперь нет постояльца и нет. Стало быть уже стих такой. И надо подешевле квартиру искать. Только и всего.

-- Для меня-то очень уж удобно! Фабрика под боком... Потерпим, Настасья.

-- Нет на это моего терпения! Этот месяц отживем и съедем. Отроду еще в долгах не живали.

-- Говорю -- обойдется. Все вы бабы -- ядовитое зелье. Муж пришел с работы, устал, его бы приласкать да помиловать хорошенько, а она на него зубы вострит... Нехорошо, Настасья... Ей Богу!

Слесарь Провидов был упрям и настойчив, и любил чувствовать себя главой в доме, но сегодня на него нашло мягкое настроение. Может быть, потому только, что Настасья стояла так близко и так красиво разрумянилась. Дописав объявление, слесарь помахал бумажкой в воздухе, чтобы поскорее просохли чернила, потом встал и пошел на улицу. По дороге ущипнул жену так, что та вскрикнула и в отместку больно ударила его по руке.

-- Ну и баба! -- усмехнулся Провидов, потирая ушибленное место. -- Крепкая баба!

Под воротами, при мерцающем свете фонаря, укрепил новое объявление на место старого. Старую бумажку сердито смял в комок и бросил на дорогу.

-- Провались, проклятая! Может, вся и незадача из-за того, что такая несчастливая попалась... Ну-ка, теперь с легкой руки!

В глубине души, однако, плохо верил, что новое объявление поможет. И, возвращаясь к жене, прикидывал, какие можно найти новые пути для сокращения расходов. Но все выходило в обрез, копейка в копейку. "Если постоялец не найдется на этой неделе -- придется опять перебираться в одну комнату с варистой печкой, -- да еще сжиматься во всем, чтобы выплатить наросшие за полтора месяца долги. А тут еще как раз приближаются именины". Провидов любил хорошо праздновать именины. Сам он происходил из духовного звания и в этот день приглашал к себе всех почетных родственников. "Можно было бы упросить хорошего постояльца на это время немножко потесниться и именинное угощение устроить в его комнате, с мягким диваном, занавесками и двумя картинами в золотых багетах".

-- Плохи наши делишки, Настасья! -- сказал слесарь, когда вернулся в кухню. -- Но ты, однако не унывай. Авось выкрутимся... И что-то я так смекаю, что нам уже и спать пора.

Пока квартиранта не было, спали на его кровати, -- широкой, полутораспальной. Лежать на ней было тепло и мягко, а клопов из деревянных спинок и, ножек Настасья только что старательно выварила.

Слесарь лег первый, а жена долго еще прибиралась, потом убрала голову на ночь, разделась и задула огонь. Шарила в темноте руками, чтобы добраться до постели. Провидов поймал ее за руки, притянул к себе и крепко обнял.

-- Любишь?

-- Чего еще там...

Для видимости отбивалась от ласк мужа с притворно недовольным видом. Но скоро сдалась, ответила жарким объятием, от которого у слесаря голова пошла кругом.

-- Ах ты, цыганенок мой... Миленький...

На другой день слесарь ушел на работу, как всегда, рано утром. И уходя, еще раз посмотрел на новое объявление.

"Как будто ничего, -- забористо вышло. Выручай!"

* * *

Около полудня того же дня неторопливо вышагивал по улице человек средних лет, невысокий, щупленький, с проседью и слегка сутуловатый. Изредка останавливался, смотрел направо и налево, помахивал тросточкой и шел дальше. Добрался так и до новенького объявления и тут задержался подольше. Внимательно прочел все от начала до конца, затем отступил на несколько шагов, окинув взглядом весь дом, вернулся к объявлению и прочел еще раз. И тогда только решительно направился во двор, отыскал номер квартиры и постучался.