«И ты умница, как легко повернула разговор.»

– А у вас же ещё двое ребятишек? – опять поинтересовалась Забава.

– Верно, пацаны, – ответил начальник, – а у вас-то, если не ошибаюсь, у самих двое? -Старший сын и девочка, – отвечала Забава.

Лекс понимал к чему эта прелюдия и нервничал в предчувствии предстоящего разговора.

– Вы ещё молодые, – продолжал Жак, – ещё не поздно на третьего замахнуться.

«Вот шахматист, – подумал Лекс, – с пешки заходит. Тонко.»

Лицо Забавы исказилось в горестной гримасе, в глазах мелькнул недобрый огонёк:

– Этих-то, как без отца растить, не знаю, Лекс уходить собрался, не нужны мы ему, – горестно произнесла она.

– Я что-то такое краем уха слышал, но не поверил. Так, что жена правду говорит? – обратился он к Лексу.

Лекс только сжал губы и презрительно – негодующе глянул на жену, всем видом давая понять, что не намерен обсуждать эту тему.

-Ну, понятно! – продолжал начальник,– как детей делить будете? Кому кто достанется?

-Говорит – у него любовь,– противным голосом съехидничала жена.

– А эта-то чем тебе не угодила? Красивая, умница, хозяйственная. Чего ещё тебе надо? Детишек заводить – так любил. Послушай, Лекс, крепко надо подумать прежде чем такие решения принимать. Не даром написано, что семья – это ячейка общества. Это фундамент, основа на чём стоит государство. Что бы не случится в твоей жизни, единственно на кого можешь положиться – это семья. Ни друзья, ни знакомые, ни тем более любовница. Все разбегутся. А семья никогда не бросит, – закончил Жак.

А сам подумал: «Что же тебе, собака паршивая, ещё надо-то, глаза разуй». Лекс слушал и думал, «Ну как им объяснить, что они говорят всё правильно: он и сам всё это знает, но они не понимают что с ним случилось страшное, непоправимое – он влюбился. Да так, как никого никогда не любил и все их правильные слова сейчас не имеют никакого значения. Всё ничто по сравнению с его любовью».

Ему хотелось только одного, чтобы они отстали от него как можно скорее. Лексу повезло : начальник попался хороший, душевный и мудрый. Ни клятв, ни заверений не требовал.

Жак сообразил, что сейчас давить нельзя: с подчинённым творилось, что-то нехорошее. Взгляд выражал такую неизбывную тоску и отчаяние. Мудрый начальник догадался, что в таком состоянии человек может не контролировать себя и натворить бед и разных глупостей, о которых потом будет сожалеть. А может и того хуже – что-то непоправимое. За свой долгий век он всякое видел. Поэтому даже не допив чай, быстро засобирался.

– Послушай меня, Лекс, все эти глупости надо выкинуть из головы, о семье надо думать, – прощаясь подытожил начальник, и добавил, – ты мужик грамотный, не глупый, я думаю – ты примешь правильное решение.

И, уже уходя, один на один,– жена осталась на кухне прибрать со стола,– крепко пожимая руку, на ухо добавил:

– Ты их хоть десяток заведи, но семья это святое.

Последняя фраза у Лекса даже вызвала лёгкую улыбку.

– Спасибо, Жак, я подумаю. Хороший ты мужик, – ответил он.

Начальники всех уровней кинулись спасать «заблудшую овцу» от морального разложения, спасать ячейку общества. Конечно все они хотели добра и заслуживали, по крайней мере, понимания. Они делали свою работу. Каждый по-своему. Кто-то, как Жак, с душой и пониманием, а кто-то для галочки. Но все они не понимали, что чем больше было давление, тем сильнее сжималась внутри у Лекса какая-то невидимая, но очень жёсткая пружина.

Теперь зам. командира по политической части и секретарь парторганизации решили, что пришло и их время поставить галочку и подстелить себе соломки, на всякий случай, если вдруг, там наверху, спросят: – какую работу они провели, чтобы предотвратить распад советской семьи. Провести, так сказать, разъяснительную работу с морально неустойчивым офицером, который может стать лёгкой добычей для врагов Советской Родины.

Заявились вечером, чтобы застать и жену. После представления, брошенной жены, которое она разыграла перед Жаком, Забава на удивление успокоилась. Такой фортель муженёк выкидывает не первый раз. Блажь. Пройдёт и это. У мужиков такое случается – подвернётся смазливая красотка и всё – любовь.

Погуляет, есть домой придёт. Придумали мужики себе отмазку –

любовь у них, а кто её видел. Правильно тогда сказал начальник – глупости всё это. Помается дурью и пройдёт. Всё вернётся на круги

своя , повернётся колесо Сансары и пойдёт всё опять своим чередом и станет как прежде.

До сих пор «та» была чем-то далёким, эфемерным, не заслуживающим внимания, капризом влюбчивого мужа. Даже ревновать не к кому. Поэтому обстановка в доме внешне оставалась

спокойной. Может он в Монну Лизу влюбился, и что же теперь ревновать?

Единственно, что смущало, расстраивало и волновало её – это то, что муж перестал выполнять супружеские обязанности. Раньше

такого никогда не было. Когда последний раз он сильно задурил – она забеременела вторым.

А у него и в мыслях не было прикоснуться к ней в постели. Напротив, её попытки призвать его к выполнению супружеского долга невинными шалостями, ласками, кроме отвращения у него не вызывали никаких чувств.

В этот вечер на их головы обрушилась вся бестолочь Системы. Эти неуклюжие, твердолобые посланники морали начали воспитательный процесс с того, что озвучили фамилию его любимой. Вряд ли можно было изобрести что-то более взрывоопасное. В одну минуту всё полетело в тартарары. Эффект от сказанного был подобен разрыву бомбы в маленьком помещении. Из уст замполита слетело то, что не должно было прозвучать.

Весь установившийся хрупкий статус кво с шумом рухнул. Не будь озвучена её фамилия, может быть так и держалась бы эта ситуация в более менее равновесном состоянии. Очень не устойчивом, но тем не менее, всё-таки, это было равновесие.

Худой мир значительно лучше, чем хорошая война. Но уже ничего не исправить. « Аннушка уже купила подсолнечное масло и не только купила, но и уже разлила». Казалось бы, никчёмная фраза Булгаковского Воланда, а сколько безысходности.

А пружина продолжала сжиматься и чем больше препятствий возникало перед ним , тем ярче горело его чувство, оно толкало его на безрассудные поступки. Зрело ожесточение, росла , как-будто ничем не обоснованная ненависть ко всему миру. Хотя любовь должна окрылять, делать человека счастливым и люди хотели ему добра, хотели помочь разобраться в себе, принять правильное решение.

Но выходило всё наоборот. Да и разве могут быть в таких делах советчики? Чем больше пытались залезть к нему в душу , как ему казалось, грязными руками , тем тоньше, чувствительнее становилась оболочка.

Чем глубже он уходил в себя и становился замкнутым и отчуждённым, тем больше росло в нем ожесточение. Это был способ выживания, самосохранения: нервы были на пределе. Чтобы не

свихнуться. Но они, все они продолжали и продолжали топтать, мять, пачкать всё то, что было для него свято и неприкасаемо.

Эти люди, они не имели право произносить её фамилию. Касаться её светлого образа. Кто им дал право лезть в чужую семью? Кто? Скажите – Кто? Но вот они своими грязными ртами посмели… и прозвучала фамилия!

Забава тихо охнула. И куда делась вся её сдержанность, всё её мужество, её здравый рассудок? Её, на генетическом уровне полученная от всех женщин предыдущих поколений, живших в условиях жесточайшего патриархата, мудрость.