Она была немолода и уже не могла сказать, что то, что есть, есть временно, а настоящая жизнь начнется потом. Потом у нее не было, пора было признать, что потом — это сейчас, и то, что было сейчас, никак не подходило под определение настоящей жизни и очень подходило под презираемое всеми понятие мещанства. Она беспомощно барахталась во всех этих мыслях, не зная не только, как поступать дальше, но и как дальше думать.

Незаметно стало светлеть, короткая ночь кончалась. Лика вышла из землянки и остановилась на берегу озера.

Над озером чуть шевелились космы тумана, тянулись бесшумно кверху, поднимались над прикрывающей низину утренней тенью и, освещенные багровой зарей с востока, зловеще насыщались красным, а поднявшись еще, редели и таинственно исчезали. Рядом, так же беззвучно и медленно, поднимались от неподвижного зеркала воды другие седые пряди и пропадали столь же непонятно, как непонятно зародились. Что-то дикое и первобытное было в этих бесшумных превращениях, что-то почти понятное и завораживающее. Лика, поддавшись этому зову, прошла по березовому настилу к самой воде, сняла одежду и тихо, без единого всплеска, вошла в туманное озеро и поплыла на восток, в сторону утра.

Над водой было сумрачно. Неподвижная гладь озера отсвечивала тусклым серебром, влажная седая прохлада касалась лица. Лика заплыла далеко, берега не стало, только раскрывала губы темная, жутковатая вода и зыбкие столбы тумана росли со всех сторон.

Лика повернула обратно.

В субботу утром у дома лесника Лекси собрались несколько мужиков, которых Петя с Полиной уговорили на погрузку сруба. Лика пришла раньше всех. Перекинувшись с Лексей и его большеглазой женой несколькими словами, она обеспокоенно посмотрела на дорогу, опасаясь, что машина придет раньше, пока нет грузчиков.

— Да придут, раз обещались, — успокоил ее Лекся. — Да и я помогу, все будет в лучшем виде.

А часом позже уже не только Лика поглядывала на дорогу. Мужики сидели на травке, покуривали, неторопливо говорили о приблудившейся корове, о травостое, какого не бывало лет семь, о детях, которые уезжают и уезжают в город, и не в Райгородок даже, а обязательно все в областной, почему и образуется заметный перекос, давние места хиреют, а взгляда хозяйского на это у молодых нет. Разговор был не новый, привычный, но удивление перед тем, что хозяйского взгляда нет, не старело. Времени было десятый час, дорога пустынно проглядывалась в обе стороны, но даже дальнего звука мотора не слышалось.

Лика вначале активно поддерживала разговор, чтобы не очень замечали мужики пустое время, но волнение оттого, что машины нет, а люди ждут, одолело ее, и она больше не могла говорить и даже отсела от мужиков подальше. Она чувствовала себя неудачливой и виноватой, и как это вообще можно — обещали машину, а машины нет, и не обещали даже, а должны были, потому что за машину ею уплачены деньги, и машина на сегодняшний день принадлежит ей, и у кого теперь искать управы, если сегодня выходной. Может, сказать мужикам, чтобы расходились по домам? А может, машина сломалась по дороге, все-таки двадцать километров от Райгородка. Если мужики уйдут, а машина подъедет, совсем будет нелепо.

Петя куда-то исчез, но Лекся сидел с мужиками, жена его несколько раз показывалась в воротах, но не звала, управлялась во дворе одна. Дорога как вымерла, уже доходит одиннадцать, хоть плачь, хоть пешком беги, чтобы узнать, будет или не будет машина, надо бы извиниться, неудобно перед людьми, которые так охотно согласились помочь ей.

Из леса явился Петя, с сумкой, нагруженной основательно. Лика обрадованно пошла к нему, Петя велел ей самой разгрузить все, чтобы угощение было от нее.

Лика побежала расстилать клеенку перед мужиками и выставлять из сумки и бутылки, и графинчик, и соленые грибки, и огурчики, и всякую другую снедь.

Мужики заулыбались, уважительно обласкали взглядами и графинчик, и бутылки, и даже прочую снедь, а Лекся кликнул свою большеглазую жену, и та тоже вынесла из погреба всякого и сама села со всеми, и Лика тоже села и отпила из стаканчика без всякого отвращения и даже почувствовала приятность оттого, что отпила.

Опять пошел общий разговор, обругали неизвестного шофера и весь райгородковский автопарк, рассудили, что теперь запросто так мало что сделаешь, а делают теперь по-другому.

— Не бери ты, Викторовна, этого в голову, а давай пей, жизнь впереди длинная, может, и построишься, а места у нас, конечно, хорошие, а что твои сыновья, Лекся, так и прилепились, видать, к городу, а нам бы только и надо, чтоб летом живую траву косить, а зимой печь с живым огнем видеть да иногда зайчишку ружьем пугнуть, а что слыхать нынче насчет охоты, лосей много развелось и косуль, и урожайное лето на утку, и на хлебные шарики хорошо берет лещ, и объясни ты нам, Викторовна, чем живут люди в твоем городе, если там ни рыбалки, ни охоты, ни сенокоса, ну вот ты сама, отработала семь часов, а потом?

— У меня пять часов, у меня рентген, — сказала Лика.

— А пять — так тем более! Пять работать да семь спать, а еще куда половину жизни?

— У какой женщины дела не найдется, — примирительно проговорила жена Лекси.

— Так-то оно так, — покрутили головой мужики, — да не все вам только стирать да гладить, а уж при теперешних удобствах это и вовсе не самое главное, а мы вот о самом главном спрашиваем, как у тебя с главным, Викторовна?

— А никак у меня с главным, мужики. Не знаю, где оно и в чем. О других не скажу, другие, может, и знают, а у меня затосковала душа без главного, поэтому, должно быть, и сижу я тут, поэтому и затеяла все это. Но то ли затеяла, не знаю, но что людей встретила хороших, это знаю. Это, может, и есть главное, и давайте я за вас выпью, и за тебя, Тося, тоже, будьте все здоровы и счастливы.

От таких слов мужики разулыбались, дружно взмахнули стакашками, с удовольствием крякнули, смущенно взглянули на опустевший графинчик. Лекся мигнул жене, Тося взяла пустой и принесла полный, кто-то ехавший на мотоцикле как раз сломался напротив, повозился с минуту с пуском, но ему крикнули, что мотору тоже нужен выходной, и позвали посидеть со всеми, и кто-то подошел с охотой и лукавой улыбкой, ему, потеснившись, дали место, подвинули стопки с двух сторон, а закуску с трех, и кто-то ни от чего не отказался, а сбегал к мотоциклу и принес в кошелке свой улов, штук пять килограммовых лещей и трех толстых окуней. Тося очистила рыбу и пошла жарить. Лика для компании двинулась за ней. Мужики дружно галдели под окном. Женщины поставили на огонь три сковородки.

А машина, естественно, так и не пришла.

Через день нужно было выходить на работу. В понедельник Главная проверит не только ее присутствие, но и за сколько минут до восьми Лика зайдет в свой кабинет. У Главной была прекрасная привычка: снимать с руки часы и, держа их на ладони, многозначительно поглядывать на запыхавшийся персонал.

При мысли о необходимости вернуться Лика почувствовала раздражение. Раздражал не сам факт возвращения, а его непременность, не подлежащая сомнению обязательность, а в последнее время она хотела сомневаться во всем. Она с ненавистью подумала о тонких губах и холодных глазах Главной, неужели какой-нибудь мужчина любит эти глаза и целует эти губы. Лика передернулась с отвращением, и тут же с отвращением подумала, что в городе еще миллион глаз и губ, и все кого-то любят, кому-то изменяют и у всех есть телевизор. Люди смотрят одинаковые передачи, одинаково спят и одинаково лгут.

Лике нравилось ненавидеть город. Она видела в нем причину недовольства собственной жизнью, считала его равнодушным, не догадываясь, что равнодушна сама, считала его слепым и эгоистичным, не замечая собственной слепоты и эгоизма. Частностям она придавала глобальный масштаб, и это помогало ей не распространять вину на себя.

Потом она подумала о том, что кинула квартиру и мужа без присмотра. Впрочем, насчет присмотра она подумала просто так, по заведенному убеждению, что без женщины ничего в доме не делается. Было же как раз наоборот, муж — аккуратный человек, и уедь Лика хоть на месяц, хоть на год — все осталось бы на своих местах, и даже, признаться, Лика вносила в жилье больше беспорядка, чем муж: не там оставленный кошелек, забытая книга, кухонный нож у телефона. Муж молча водворял вещи на место, и это злило ее ужасно. И сейчас, вспомнив мужа, она раздражалась еще более, муж тоже был обязанностью, как и работа. Но бунтуя против них, она все же собрала свои немногие вещи, все же деловито шла через лес, все же села в автобус и вернулась в город.