— У тебя все хмельно да бражно! — намекнула на что-то Исидора.

— Непривычно мне будет без работы, — задумчиво сказала Павла.

— У нас этаких нет, которые без работы, — возразила Домкратиха. — Не в поле — так на ферме, не на ферме — так дома. Только поворачивайся!

— На поля-то да на скотные дворы машин понагнали, гляди сколько народу освободилось, — сказала молодайка, потрясающе быстро лузгая семечки. — А дома — как было две руки, так и осталось.

— Ты, подруга, в сомнение не входи, — доверительно приблизилась к Павле Домкратиха. — Афанасий у тебя и на тракторе может, и на комбайне. У таких всегда первый заработок.

— У нас всем платят хорошо, мы уж который год крепкие, — сказала Исидора.

— У которых, поди-ка, зерно с третьего года не тронуто, — добавила Палага.

— Ну, с третьего-то мало, а за два года у всех, если кто сам не продал, — уточнила молодайка.

— Муж тебе достался первой статьи, — сообщила бабка Гланя, ковыляя позади всех, держась за поясницу и ничуть от всех не отставая. — Здоровья он крепкого, характером не буйный, пьет по маленькой, до баб не скоромник — счастье.

— Может, и так, — согласилась Павла.

— Сомневаешься вроде? — удивилась Исидора.

— Да где же человеку с первого дня все в толк взять? — защитила Павлу Домкратиха.

— А познакомились вы как? Давно ли? — пролезла вперед бабка Гланя, забыв про радикулит.

— Вчера и познакомились, — с улыбкой ответила Павла.

— Ну уж! — обиделась бабка Гланя.

— Тоже, видать, мастерица сказки накручивать! — засмеялась Исидора.

— А что, бабы, — вдруг согласилась бабка Гланя, — вот всегда чего ни то про себя выдумать охота. И с чего бы такое?

И рассуждая, с чего бы такое могло быть, женщины вышли за околицу, и по недавно нахоженной тропинке двинулись к лугу, где пестрело стадо. Одна лишь Мария не участвовала в разговоре, отстранение молчала всю дорогу.

Завидев женщин, коровы замычали призывно. Женщины заговорили с ними ласково, разошлись в стороны.

Павла посмотрела на женщин, посмотрела на пестрое стадо, на небо с высоким солнцем, прислушалась ко всему и к себе прислушалась.

— Счастье?

К ней приблизилась и с ожиданием на нее смотрела корова.

— Красавушка, неуж меня признала? Ах ты, хорошая моя, милая моя… Да что же это я, будто опасаюсь чего, будто не верю, будто во сне все со мной? Кого же я спрашиваю, счастье все это мне или нет? Господи, да, конечно же, счастье! Чего же еще-то? Счастье это мне, счастье. Красавушка ты моя! Давай, давай подою тебя, милая…

Корова удовлетворенно жевала жвачку.

Через месяц убрали хлеб. После круглосуточного рева моторов, напряжения, пыли, охрипших глоток опять пришла тишина.

Великий покой опустился на землю. Земля родила хлеб и отдыхала. Стояли скирды соломы в пустынных полях, по-осеннему опустело небо, в безветрии медленно проплывали белые нити паутин.

У дома Афанасий сгружал мешки с зерном. Председатель протянул руку из кабины:

— С хорошим заработком тебя, Афанасий Михайлович!

— Спасибо, Яков Захарович. И тебя поздравляю — хлебное удалось лето.

— Побаловала погодка, — согласился председатель и, еще раз пожав руку Афанасию, велел Мишке ехать дальше.

Но из кузова застучал в кабину завхоз-счетовод:

— Стой, стой! Тебе, Афоня, еще полтора мешка, твоя супруга заработала.

— А что? Для начала неплохо, — улыбнулся председатель. — Ну, будь, Афанасий Михайлович! Двигай, Михаил, другие ждут…

Грузовик отъехал. У ног Афанасия остались полтора мешка. Афанасий посмотрел на свои мешки, посмотрел на эти, заметил идущую по двору Павлу, торопливо присоединил ее заработок к своему.

— Что это, Афанасий? — спросила Павла.

— А вот… Зарплату нам привезли.

— И мне?

— Все тут… А ну, помоги-ка!

Павла помогла Афанасию взвалить мешок на спину.

Афанасий ушел, а она все стояла, все смотрела на тугие мешки, и привиделись ей жилистые старушечьи руки, когда-то большим ножом резавшие хлеб, одна скибка, другая скибка, третья… Остальное жилистые руки завернули в чистый платок и унесли, а на выскобленном столе остались только три тонких ломтика, дневная порция ей, матери и бабке…

— Чего задумалась? — спросил вернувшийся Афанасий.

— Афанасий, — сказала Павла, — а ведь там у нас еще прошлогоднее зерно стоит?

— Пусть стоит, места не жаль… Оп-ля!

Афанасий доволен.

— Афанасий, — говорит Павла, когда он возвращается, — но ведь нам столько не нужно?

— Не нужно сегодня, нужно завтра. Это — хлеб… Засуху видала? Забыла уже? Ну, и хорошо, что забыла…

— Я не про то… Не про засуху я.

Афанасий выглянул из-за мешка:

— А про что?

— Сама не знаю, — смутилась Павла. — Так чего-то…

Павла поставила мешок на мешок, взвалила на спину, понесла. Глядя на нее, Афанасий ощутил шеей холодную тяжесть зерна и улыбнулся.

Вечером он сидел за столом, читал газету. Павла, подоив корову, возилась на кухне. Удивилась, услышав, что муж ругается в одиночестве не слишком громко, но основательно. Заглянула к нему:

— Ты чего, Афоня?

— В Китае-то… Что делают… Выкормили на свою голову…

Ну, если из-за газеты, то не страшно.

— Опять молоко некуда лить, — пожаловалась Павла. — Что с ним делать, Афоня?

— С чем? — не понял Афанасий.

— Все кринки молоком заняты, — сказала Павла. — Прямо хоть в бадье оставляй!

— Сметаны насобирай, — посоветовал Афанасий. — Можно масло сбить, творог отдавить…

— А потом? — спросила Павла.

— А потом на базар, — ответил Афанасий.

— Куда? — удивилась Павла.

— Война им нужна… Накормить людей не могут, а туда же — война!

Афанасий отшвырнул газету.

Утром Павла с ведром и корзиной села в автобус. В автобусе полно всякого люда, а больше бабы с корзинами. Тоже на базар.

Автобус проехал мимо работавших на дороге женщин, Павла подалась к окну, увидела знакомые лица, оживилась, заулыбалась, замахала, но ее не заметили. Автобус взобрался на отремонтированный участок, увеличил скорость и покатил дальше.

На рынке Павла встала за длинный высокий стол, расставила творог, сметану, масло. Рядом разбитная бабенка в веснушках зазывала:

— Налетай-покупай! Творожок что снежок, сметана не разбавлена!

Павла стояла молча, с непроницаемым лицом. Появился покупатель, остановился около голосистой бабенки:

— Не разбавлена, говорите?

Бабенка фыркнула:

— Я себе враг, что ли? Воду-то на загривке двадцать верст переть!

— А если бы тут жили? — поинтересовался покупатель.

— А тут бы жила — прямо бы у водокачки торговала! — подмигнула бабенка. — Ну? Берешь?

— Жидковата вроде, — усомнился покупатель.

— А не берешь — товар не заслоняй! — обиделась бабенка. Затрещала снова: — Налетай-покупай, полкопейки скину!

Покупатель передвинулся к Павле. Взглянул на нее, взглянул на товар, сказал решительно:

— Творогу!

В глазах Павлы вопрос.

— Килограмм! — ответил покупатель и похоже — себе изумился. — Э-э… Два! Да, представьте себе — два килограмма…

Бабенка в веснушках даже примолкла на минуту, поморгала и тут же завела с новой силой:

— Налетай! Покупай!

В конце ряда появилась женщина.

— Творожок, творожок, берите творожок! — старалась бабенка.

Женщина остановилась около нее, попробовала творог. Павла позвала тихо:

— Катерина…

Женщина подняла глаза, посмотрела на Павлу, окинула взглядом ее хозяйство, помедлила, улыбнулась неохотно:

— Здравствуй…

— Катеринушка, милая ты моя… — радовалась Павла. — Ой, здравствуй, ой, здравствуй!

— Торгуешь? — спросила Катерина.

— Да это так, — отмахнулась Павла, ей не терпелось узнать другое: — Как вы там? А ты-то что не на работе?

— Сметанки мне. В баночку, — сказала Катерина.

— Господи, да бери! — Павла ливанула сметану прямо из ведра, налила с верхом, через верх, заглядывала в лицо, тревожилась: — Бледная ты что-то? Нездоровится?