Но вскоре — глядь —

Покажется постылым дикий звук.

И, постепенно присмирев,

Дорический напев

Я заведу… Скорей в деревню, добрый друг!

Перевод С. Александровского

Стихи в благодарность мистеру Бену Джонсону, объявившему их автора своим сыном

Я не наследник муз, и Геликон

Не мне отписан. На Парнасский склон

Ни род, ни титул не дают мне права.

Поэзии священная дубрава —

Владенье не мое: с трудом я мог

Здесь под жилье арендовать клочок.

Зато теперь, тобой усыновленный,

Я часть свою возьму как сын законный,

С героями сроднясь, и сверх того,

С богами чрез тебя войдя в родство.

Орфей, Мусей, Гомер и римских граций

Друзья: Назон, Вергилий и Гораций —

Он как никто из всей большой семьи

С тобою схож, — вот дядюшки мои.

Коль ты отец мне, Аполлона следом

Я смело назову приемным дедом,

Для девяти же муз, его сестер,

Племянник я внучатый с этих пор.

Вы, кто своей кичится родословной,

Кто хвалится породой чистокровной,

Величьем предков, древностью герба

(Со слов герольда), — ваша мне судьба

Нисколько не завидна. Что за дело,

Хотя бы со щита у вас глядела

Горгона, в предках числился Пегас, —

Я по отцу не худородней вас!

Мне скромность не пристала, и повсюду

Таким отцом я похваляться буду:

Твоим решеньем принят в сыновья,

Не похотью — любовью создан я.

И впрямь я сын твой, Бен, и верю свято:

Все лучшее во мне тобой зачато.

Огонь, что теплится в душе моей,

Я у тебя украл, как Прометей,

И коли мне забыть о том случится,

Пусть выклюет мне печень злая птица!

Есть ярче луны у тебя, чем я,

Что свет заемный вкруг себя струя,

Словечком не помянут кредитора,

Но я свои долги признал без спора.

Скажи: богатств убудет ли в Перу,

Коль я там горстку злата наберу?

Иль оскудели бы Пактол и Тахо

Без тех крупиц, что я намыл из праха?

Неужто пожалел бы Алкиной

Мне черенка иль веточки одной

Для будущего сада? От тебя же

Огонь возжег я, в том не видя кражи.

И всё ж я признаю свою вину,

И долг сыновний я тебе верну,

Моя же муза жаждет лишь смиренно

Перед тобою преклонить колена:

Сочтешь ли, что она дурная дочь —

Ее с проклятьем отошлю я прочь.

Теперь лишь об одном прошу я Феба:

Свой жар лечебный пусть прольет он с неба

И паралич твой будет исцелен, —

Иль я скажу, что скверный лекарь он

И трав не знает. Лавра ветвь нетленной

Он сделал ради Дафны незабвенной:

Ужель не заслужил любимый жрец

Бессмертья больше, чем его венец?

Но и от смерти ты воспрянешь скоро,

Чтоб сочинять для ангельского хора.

Перевод М. Бородицкой

На потерю мизинца

Я девять цифр подряд могу назвать,

А вот и девять пальцев, им под стать.

Десятый — ноль: точна сия наука,

Мизинец левый мой — тому порука.

А что за палец был! Хотя и мал,

В людей не тыкал, не блудил, не крал,

Вперед не лез, а что ушел до срока —

Так это знак: во тьму по воле рока

Уйдут и локоть, и плечо, и грудь,

И всем нам предстоит сей скорбный путь.

Кто мне теперь, скользя по строчкам шибко,

Укажет, что закралась в них ошибка?

Довольно и пропажи пальца, чтоб

В стихе не досчитаться стоп…

Прощай, дружок! Твое пустует место.

Не ждал я от судьбы такого жеста.

Перевод М. Бородицкой

На свой портрет

Когда к себе грядущему дойду,

Пропаханную временем бразду

Опознавая в собственной морщине,

Зальдится кровь, виски обложит иней,

И смерть на щеку мне надышит след,

И мне тогда расскажет мой Портрет

Не то, что есть, а то, что миновало, —

Кто будет лгать: картина иль зерцало?

Я стал другим, а мирный сон холста

Невозмутим, и рамка точно та,

В какую вправили; доселе четки

Кровинка на щеке и блик на подбородке;

И гладь бровей, и ясность юных глаз

Пребудут жить, как живы посейчас.

Неужто люди тверже всех созданий,

Коль наша Тень — владельца постоянней?