Сто лет, за годом год —

Ту надпись многие прочли,

Но время все сотрет.

Из тех, кто грабил с ним, одни

Всё ж были прощены,

Иные же скончали дни

Вдали родной страны.

Была та женщина умна:

Пускай его могила

И грубовата, и скромна,

Но славу сохранила.

Года бежали и бегут,

Сменялись короли,

Но больше нет таких, как Гуд,

Их времена прошли.

Тринадцать лет гуляли так

Они, уйдя в леса:

Дрожал богач, плясал бедняк —

Ну просто чудеса!

Все так и было, верь — не верь,

А верить мудрено:

Другие времена теперь,

Бедовых нет давно.

Закон главенствует у нас,

И коли есть нужда,

Разбойников возьмем сейчас

Мы к ногтю без труда.

Народ тогда ещё был дик

И страхом не стеснен,

А нынче слушаться привык

И почитать закон.

Им незнаком был пушек гром —

С певучею стрелой,

С гусиным трепетным пером,

Ходил наш предок в бой.

Но в целом свете никого

Не сыщется покуда,

Кто превзошел бы мастерство

Стрелков из братьи Гуда.

И коль, щетинясь лесом пик,

Толпа б на них пошла,

Ее рассеяли бы вмиг —

Так жалила стрела.

Никто не смел им сделать зло,

Но если шли с добром,

Таких всегда ждало тепло,

Радушный ждал прием.

Так он любовь среди людей

Стяжал, а коли б нет,

Не мог бы с вольницей своей

Держаться столько лет.

А нам бы надо наш ценить

Достаток и покой

И грех от сердца отженить

Уверенной рукой.

Да, басен вздорнейших не счесть,

Про то, каким был Гуд,

Но летописи тоже есть,

Они же редко лгут.

И кто воскликнет «Это ложь!»,

Душой не покривив?

Ведь эдак до того дойдешь,

Что Ричард — тоже миф.

Читатель, если есть нужда,

Проверишь мой рассказ,

И убедишься сам тогда:

Правдив он без прикрас.

Я знаю: не напрасен пыл

И не пропал мой труд,

Коль скажут: да, таким и был

Разбойник Робин Гуд!

Перевод Д. Манина

Thomas Randolph (1605–1635)

To a Lady Admiring Herself In a Looking-Glass

Fair lady, when you see the grace

Of beauty in your looking-glass;

A stately forehead, smooth and high,

And full of princely majesty;

A sparkling eye no gem so fair,

Whose lustre dims the Cyprian star;

A glorious cheek, divinely sweet,

Wherein both roses kindly meet;

A cherry lip that would entice

Even gods to kiss at any price;

You think no beauty is so rare

That with your shadow might compare;

That your reflection is alone

The thing that men most dote upon.

Madam, alas! your glass doth lie,

And you are much deceived; for I

A beauty know of richer grace

(Sweet, be not angry), ’t is your face.

Hence, then, O, learn more mild to be,

And leave to lay your blame on me:

If me your real substance move,

When you so much your shadow love,

Wise nature would not let your eye

Look on her own bright majesty;

Which, had you once but gazed upon,

You could, except yourself, love none:

What then you cannot love, let me,

That face I can, you cannot see.

Now you have what to love, you ’ll say,

What then is left for me, I pray?

My face, sweet heart, if it please thee;

That which you can, I cannot see,

So either love shall gain his due,

Yours, sweet, in me, and mine in you.