Как не услышать? Звон врывался в слух,

И все гремело множеством имен.

Как тот был смел, как этот был силен,

Удачлив тот, но все, за другом друг,

Увы, увы, погибли. Вот вокруг

На миг поднялся гул былых времен

И встали все, чтоб жребий видеть мой,

Замкнувши рамой пламенною дол.

Я всех в огне на скалах перечел,

Я всех узнал, но твердою рукой

Я поднял рог и вызов бросил свой:

«Роланд до Замка черного дошел».

Перевод В. Давиденковой

Епископ заказывает себе гробницу в церкви святой Пракседы

Рим, 15** год

Всё, сказано когда-то, суета!

Поближе встаньте: где же мой Ансельм?

Племянники — сыны… Что до неё —

Могла бы матерью вам быть когда-то,

Завидовал Гандольфи — как прекрасна!

Что сделано, то сделано; к тому же

Она мертва давно, а я — епископ;

Скончаемся и мы за нею вслед,

Увидите вы сами — мир есть сон.

И что такое жизнь? В опочивальне

Лежу и умираю постепенно,

И ночью час за часом вопрошаю:

«Я жив еще иль умер?» — мира жажду.

Пракседы церковь — там всегда покой;

Так вот, насчёт гробницы. Чтобы нишу

Спасти, я бился из последних сил:

— Старик Гандольфи всё меня морочил;

Он отхватил кусок, что смотрит к югу,

И так украсил труп свой, о проклятье!

Но ниша всё ж не стиснута; видна

И кафедра на правой стороне,

Часть хоров, молчаливые скамьи,

А выше — свод высокий, где живут

Лишь ангелы и солнца луч таится:

Вот здесь плиту базальта положу,

Меня под нею упокоит рака,

А восемь тех колонн — вокруг попарно,

Девятой место, где Ансельм стоит;

Всё — редкий мрамор: персика бутоны

И красное вино из-под точила.

— Гандольфи, твой слоится жалкий камень,

Хочу лежать я, глядя на него!

Да, без изъяна персик: а цена!

Поближе встаньте: тот пожар церковный

— Так что ж? Потеряна лишь только часть.

Меня вы не погубите? Копайте,

Где виноградник белый, пресс для масла:

Смочите грунт, опустится поверхность,

И вы найдете… Боже, нет, не знаю!..

Прослойкою — гнилые листья фиги,

Увязаны корзины для олив,

И — лазурит: большой, как голова

Еврея, срубленная по затылок,

А цветом — жилки на груди Мадонны…

Вам, сыновья, я завещаю все:

Все виллы, и Фраскати виллу — с ванной,

Но камень меж колен моих устройте,

Как Бог-Отец в руках несёт державу —

Вы поклоняйтесь в церкви Иисуса,

Гандольфи пусть зубами поскрежещет!

Да, как челнок ткача, мелькают годы:

Уйдёт в могилу человек, и где он?

Сказал я о плите базальта? Черный —

Античный черный! Ведь никак иначе

Не оттенить внизу идущий фриз.

И барельеф из бронзы обещайте,

Всё паны, нимфы — знаете вы сами,

И, может, тирс, треножник или ваза,

Спаситель на горе перед народом,

Пракседа в славе, и какой-то Пан

Стащить готов одежду с юной нимфы,

И Моисей, скрижали… Но я знаю:

Меня ни в грош не ставите! Что шепчут

Тебе, Ансельм, дитя моё родное?

Хотите промотать все виллы — мне же

Под туфом плесневелым задыхаться,

Гандольфи посмеётся надо мною!

Нет, любите меня вы, значит — яшма!

Так обещайте, чтоб я не скорбел.

Увы, придется ванну ту оставить!

Фисташковый орех, и цельный камень,

Но яшма, яшма есть еще на свете! —

Меня Пракседа разве не услышит:

Вам — кони, греческие манускрипты,

Наложницы с прекрасной, гладкой кожей?

— Но эпитафия должна быть стройной:

Из Туллия изящная латынь,

А не безвкусица, как у Гандольфи —

Что, Туллий?.. Обойдется Ульпианом!..

Тогда лежать я буду сквозь столетья,

Святое слышать бормотанье мессы,

И видеть, как весь день вкушают Бога,

И чувствовать огонь свечей; пусть добрый

И плотный дым кадила одуряет!

Я здесь лежу часами долгой ночи

И медлю, умирая постепенно,

Руками будто бы сжимая посох,

И ноги вытянул я, как из камня,

И простыню, как покрывало, в складки

Сложил, подобно скульптора работе:

И сокращалась та свеча, и мысли