Как не услышать? Звон врывался в слух,
И все гремело множеством имен.
Как тот был смел, как этот был силен,
Удачлив тот, но все, за другом друг,
Увы, увы, погибли. Вот вокруг
На миг поднялся гул былых времен
И встали все, чтоб жребий видеть мой,
Замкнувши рамой пламенною дол.
Я всех в огне на скалах перечел,
Я всех узнал, но твердою рукой
Я поднял рог и вызов бросил свой:
«Роланд до Замка черного дошел».
Перевод В. Давиденковой
Епископ заказывает себе гробницу в церкви святой Пракседы
Рим, 15** год
Всё, сказано когда-то, суета!
Поближе встаньте: где же мой Ансельм?
Племянники — сыны… Что до неё —
Могла бы матерью вам быть когда-то,
Завидовал Гандольфи — как прекрасна!
Что сделано, то сделано; к тому же
Она мертва давно, а я — епископ;
Скончаемся и мы за нею вслед,
Увидите вы сами — мир есть сон.
И что такое жизнь? В опочивальне
Лежу и умираю постепенно,
И ночью час за часом вопрошаю:
«Я жив еще иль умер?» — мира жажду.
Пракседы церковь — там всегда покой;
Так вот, насчёт гробницы. Чтобы нишу
Спасти, я бился из последних сил:
— Старик Гандольфи всё меня морочил;
Он отхватил кусок, что смотрит к югу,
И так украсил труп свой, о проклятье!
Но ниша всё ж не стиснута; видна
И кафедра на правой стороне,
Часть хоров, молчаливые скамьи,
А выше — свод высокий, где живут
Лишь ангелы и солнца луч таится:
Вот здесь плиту базальта положу,
Меня под нею упокоит рака,
А восемь тех колонн — вокруг попарно,
Девятой место, где Ансельм стоит;
Всё — редкий мрамор: персика бутоны
И красное вино из-под точила.
— Гандольфи, твой слоится жалкий камень,
Хочу лежать я, глядя на него!
Да, без изъяна персик: а цена!
Поближе встаньте: тот пожар церковный
— Так что ж? Потеряна лишь только часть.
Меня вы не погубите? Копайте,
Где виноградник белый, пресс для масла:
Смочите грунт, опустится поверхность,
И вы найдете… Боже, нет, не знаю!..
Прослойкою — гнилые листья фиги,
Увязаны корзины для олив,
И — лазурит: большой, как голова
Еврея, срубленная по затылок,
А цветом — жилки на груди Мадонны…
Вам, сыновья, я завещаю все:
Все виллы, и Фраскати виллу — с ванной,
Но камень меж колен моих устройте,
Как Бог-Отец в руках несёт державу —
Вы поклоняйтесь в церкви Иисуса,
Гандольфи пусть зубами поскрежещет!
Да, как челнок ткача, мелькают годы:
Уйдёт в могилу человек, и где он?
Сказал я о плите базальта? Черный —
Античный черный! Ведь никак иначе
Не оттенить внизу идущий фриз.
И барельеф из бронзы обещайте,
Всё паны, нимфы — знаете вы сами,
И, может, тирс, треножник или ваза,
Спаситель на горе перед народом,
Пракседа в славе, и какой-то Пан
Стащить готов одежду с юной нимфы,
И Моисей, скрижали… Но я знаю:
Меня ни в грош не ставите! Что шепчут
Тебе, Ансельм, дитя моё родное?
Хотите промотать все виллы — мне же
Под туфом плесневелым задыхаться,
Гандольфи посмеётся надо мною!
Нет, любите меня вы, значит — яшма!
Так обещайте, чтоб я не скорбел.
Увы, придется ванну ту оставить!
Фисташковый орех, и цельный камень,
Но яшма, яшма есть еще на свете! —
Меня Пракседа разве не услышит:
Вам — кони, греческие манускрипты,
Наложницы с прекрасной, гладкой кожей?
— Но эпитафия должна быть стройной:
Из Туллия изящная латынь,
А не безвкусица, как у Гандольфи —
Что, Туллий?.. Обойдется Ульпианом!..
Тогда лежать я буду сквозь столетья,
Святое слышать бормотанье мессы,
И видеть, как весь день вкушают Бога,
И чувствовать огонь свечей; пусть добрый
И плотный дым кадила одуряет!
Я здесь лежу часами долгой ночи
И медлю, умирая постепенно,
Руками будто бы сжимая посох,
И ноги вытянул я, как из камня,
И простыню, как покрывало, в складки
Сложил, подобно скульптора работе:
И сокращалась та свеча, и мысли