ЧАСТЬ IV

Был известен в округе весьма Питер Сной,

Жил в окрестности Кёльна он с сыном, с женой.

И пока всех терзала забота,

Он вошел в городские ворота.

И пустился на поиски духовника,

Ибо тяжесть на сердце была велика.

Старый Кейф удивился изрядно,

Видно, с Питером что-то неладно.

Но узнав, что покаяться Питер решил,

Кейф вскричал: «Да когда ж это ты нагрешил?

О котором поведаешь деле?

Ты ведь был здесь на прошлой неделе».

Ты же чист перед Богом и перед людьми,

Ибо кроток, смиренен и честен вельми.

Будь вся паства столь твердого нрава,

Небу стал бы угоден я, право!

Раньше с легкостью каялся Питер в грехах,

Нынче в недоуменьи терялся монах.

Питер мямлил, и экал, и мекал.

Старый Кейф ничего не кумекал.

Только странным казался святому Отцу

Страх, по честному столь пробежавший лицу.

Прегрешенье, вестимо, поболе,

Чем монах заподозрил дотоле.

Питер с Рупрехтом в деле повязан одном,

Значит, Питер повинен в том деле дрянном!

Да минует нас грех чародейства,

Нет страшнее на свете злодейства.

Питер Сной ухмыльнулся, глаза опустив,

Он смущен был и хмур, но отнюдь не строптив, —

И с усмешкой взглянул на монаха,

Удрученно, хотя и без страха.

«Проживаю полвека я здесь, Питер Сной,

И у Церкви забот не бывало со мной.

Я исправный вполне прихожанин,

И с тобой разговор безобманен.

Даже дьявол, случись обоколь, не дай Бог,

Уличить меня в страшном грехе бы не смог!

Да и в ереси, думаю, тоже.

И посмей он — злодея устрожу,

Просто плюну в поганую рожу».

Тон подобный был Кейфу отраден и мил, —

Питер к Дьяволу явно не благоволил,

Ярость Питера старцу по нраву,

Радость в сердце за эту расправу, —

Словно выпили оба по чарке вина.

Чтобы боле на ум не пришел Сатана,

Сной добавил: «Я тайну раскрою,

Этим совесть свою успокою».

Ты же знаешь, я мирный вполне человек

Ни в раздоры, ни в ссоры не лезу вовек.

Получилось на деле другое,

Но намеренье было — благое!

Сам ты можешь разделать меня под орех.

Но прошу, отпусти мне неведенья грех,

Это будет спокойней и лучше для всех,

К новым бедам ведет промедленье,

Разрешить надо недоуменье.

Я поведаю все тебе как на духу,

Восприми как угодно сию чепуху,

Не вреди только сыну и мне, лопуху.

Мы дурного отнюдь не хотели,

Мы о благе всеобщем радели.

Я и сын мой возлюбленный, Пит Питерсон,

Возвращались, луною сиял небосклон,

И не лезли ни сын мой, ни я на рожон.

Это было в ту ночь после казни,

Мы катили себе без боязни.

Мимо виселицы проезжал наш фургон,

Мы расслышали стон, долетавший вдогон.

Сын и я помертвели от жути,

Но решили дознаться до сути.

Кто-то явно стонал, но не призрак, не дух.

И промолвил мой сын тут решительно, вслух:

«Это Рупрехт, прости меня, Боже,

Он не умер сегодня, похоже».

Так и есть, этот плут оказался живой, —

В том поклясться могу я своей головой!

Ибо из-за цепей и колодок

Был подвешен он за подбородок!

Оказалась веревка не в меру длинна,

В чем видна палача-неумехи вина.

Как посмели сего бракодела

Посылать на серьезное дело!

И покуда зеваки шумели кругом,

Рупрехт в петле болтался недвижным бревном.

Но закончилась эта морока,

И бедняга без всякого прока

Под луною стонал одиноко.

Мы в гостях засиделись в тот день допоздна,

На крестинах — как можно не выпить вина!

Были мы веселы, бестревожны, —

Разве капельку неосторожны.

Не по-божески мимо проехать тогда,

Коли с ближним твоим приключилась беда.