A dreery spectacle;

Hys hedde was plac’d onne the hyghe crosse,

Ynne hyghe-streete most nobile.

Thus was the ende of BAWDIN’S fate:

Godde prosper longe oure kynge,

And grante hee maye, wyth BAWDIN’S soule,

Ynne heav’n Godd’s mercie synge!

To Horace Walpole

Walpole, I thought not I should ever see

So mean a heart as thine has proved to be.

Thou who, in luxury nurst, behold’st with scorn

The boy, who friendless, fatherless, forlorn,

Asks thy high favour thou mayst call me cheat,

Say, didst thou never practise such deceit?

Who wrote Otranto? but I will not chide;

Scorn ‘’ll repay with scorn, and pride with pride.

Still, Walpole, still thy prosy chapters write,

And twaddling letters to some fair indite;

Laud all above thee, fawn and cringe to those

Who, for thy fame, were better friends than foes;

Still spurn the incautious fool who dares —

Had I the gifts of wealth and luxury shared,

Not poor and mean, Walpole! thou hadst not dared

Thus to insult. But I shall live and stand

By Rowley’s side, when thou art dead and damned.

Last Verses

Farewell, Bristolia’s dingy piles of brick,

Lovers of mammon, worshippers of trick!

Ye spurned the boy who gave you antique lays,

And paid for learning with your empty praise.

Farewell, ye guzzling aldermanic fools,

By nature fitted for corruption’s tools!

I go to where celestial anthems swell;

But you, when you depart, will sink to hell.

Farewell, my mother! — cease, my anguished soul,

Nor let distraction’s billows o’er me roll!

Have mercy, Heaven! when here I cease to live,

And this last act of wretchedness forgive

Томас Чаттертон (1752–1770)

Песня

О, громче, песни тяжкий стон,

О, слезы пусть текут рекой —

Смолкнул праздничный трезвон,

Черным днем стал День Святой:

      Мой милый спит,

      Глубоко зарыт

Под ивой, в могиле сырой.

Черногривый, как зимний мрак,

Белотелый, как первый снег,

Краснощекий, как солнца зрак,

Холоден милый, почил навек:

      Мой милый спит,

      Глубоко зарыт

Под ивой, в могиле сырой.

Сладко пел он, будто дрозд,

Скоро плясал он, как ветер шальной;

Лук за плечами, дубинка в рост;

О, тихо лежит он в могиле сырой!

      Мой милый спит,

      Глубоко зарыт

Под ивой, в могиле сырой.

Слышишь, ворон забил крылами,

Там, где вересковый дол;

Слышишь, филин кричит над нами —

Страшные тени сюда привел:

      Мой милый спит,

      Глубоко зарыт

Под ивой, в могиле сырой.

Видишь, белеет лунный глаз —

Белее милого покров,

Белее, чем небо в рассветный час,

Белее полуденных облаков:

      Мой милый спит,

      Глубоко зарыт

Под ивой, в могиле сырой.

Здесь, над милым моим, прорастут

Пустоцвет и гроб-трава;

Хладной девы уже не спасут

Даже молитвы святые слова:

      Мой милый спит,

      Глубоко зарыт

Под ивой, в могиле сырой.

Я сама соберу соломы

Вкруг могилы дорогой

Ярче светите, феи да гномы —

Здесь приют последний мой:

      Мой милый спит,

      Глубоко зарыт

Под ивой, в могиле сырой.

Вот мое сердце — рви его,

В чаши лей кровавый сок;

Все сгорело, все мертво;

Пляши всю ночь, не жалея ног:

      Мой милый спит,

      Глубоко зарыт

Под ивой, в могиле сырой.

Перевод С. Бунтмана

Бристольская трагедия

Певец пернатый, Петушок

      В рожок свой затрубил

И поселянам он зарю

      Трикратно возвестил.

Король Эдвард увидев, встав,

      Как заиграл восток.