Я не любитель маленьких худышек:

Пускай они проворнее мартышек,

Не радует меня костей излишек.

Уж коли есть внутри у ней скелет,

Пусть будет он в тугую плоть одет

И в бархат кожи, нежной, как рассвет.

И тощая девица недурна ведь:

С ней можно собственный скелет подправить —

Изъятое ребро на место вставить,

Но жаль мне ловчего, что по меже

Гнал псов, добычу предвкушал уже,

А получил мослы при дележе.

Когда займешься вновь стрельбой своей,

Амур, в оленей тощих зря не бей:

Мне подстрели косулю пожирней!

Перевод М. Бородицкой

Песня с чужого голоса

      Наконец-то свершилось!

      Государство лишилось

Головы — а на что голова нам?

      Потеснили аббатов,

      Припугнули прелатов —

Поделом этим римским болванам!

      Их Тарквиний — мертвец,

      И пустует дворец,

            Наконец

Нам послушны и войско, и суд.

      Выходите смелей

      И вопите дружней:

            «Всех сильней

Несравненный наш Оливер Брут!»

      Нет преград нашей силе:

      Солнце мы погасили,

А луну отогнали как муху,

      Руки-ноги у власти,

      Да и прочие части

Отрубили — осталось лишь брюхо.

      Нынче наша взяла,

      Делу Общин — хвала,

            Правь, метла,

Там, где рыцарский правил закон!

      Что нам их honi soit^[22]?

      Все гербы — на дрова,

            Чернь жива,

А Георгия слопал дракон.

Перевод М. Бородицкой

John Hall (1627–1656)

On An Hour-Glass

My life is measur’d by this glass, this glass

By all those little sands that thorough pass,

See how they press, see how they strive, which shall

With greatest speed and greatest quickness fall.

See how they raise a little mount, and then

With their own weight do level it again.

But when th’ have all got thorough, they give o’er

Their nimble sliding down, and move no more.

Just such is man, whose hours still forward run,

Being almost finish’d ere they are begun;

So perfect nothings, such light blasts are we,

That ere we’re ought at all, we cease to be.

Do what we will, our hasty minutes fly,

And while we sleep, what do we else but die?

How transient are our joys, how short their day!

They creep on towards us, but fly away.

How stinging are our sorrows! where they gain

But the least footing, there they will remain.

How groundless are our hopes, how they deceive

Our childish thoughts, and only sorrow leave!

How real are our fears! they blast us still,

Still rend us, still with gnawing passions fill;

How senseless are our wishes, yet how great!

With what toil we pursue them, with what sweat!

Yet most times for our hurts, so small we see,

Like children crying for some Mercury.

This gapes for marriage, yet his fickle head

Knows not what cares wait on a marriage bed:

This vows virginity, yet knows not what

Loneness, grief, discontent, attends that state.

Desires of wealth another’s wishes hold,

And yet how many have been choak’d with gold?

This only hunts for honour, yet who shall

Ascend the higher, shall more wretched fall.

This thirsts for knowledge, yet how is it bought?

With many a sleepless night, and racking thought.

This needs will travel, yet how dangers lay

Most secret ambuscados in the way?

These triumph in their beauty, though it shall

Like a pluck’d rose or fading lily fall.

Another boasts strong arms: ’las! giants have

By silly dwarfs been dragg’d unto their grave.

These ruffle in rich silk: though ne’er so gay,

A well-plum’d peacock is more gay than they,

Poor man! what art? A tennis-ball of error,

A ship of glass toss’d in a sea of terror;

Issuing in blood and sorrow from the womb,

Crawling in tears and mourning to the tomb:

How slippery are thy paths! How sure thy fall!

How art thou nothing, when th’art most of all!

The Call