– Любимый, ты вернулся!
За эти годы она стала покладистой женой. Работала в бухгалтерии супермаркета. Следила за графиком питания Даниила. Сынок тем временем познавал радости выпивки и соседских девчонок. На предложения родителей заняться музыкой неизменно отвечал:
– Все музыканты – педерасты!
– Есть исключения, – обижался Стасик.
– Например, Чарли Паркер, – пожимал плечами Даня.
В общем, отец семейства вернулся в Донецк из командировки без денег и без надежд.
Даня встретил папу следующим образом:
– Привет. Я пойду к деду в приставку поиграю…
И Стасик окончательно сорвался с катушек. Он пил до галлюцинаций. Черти и собаки маршировали по комнатам. Солнечные лучи не освещали этот хаос. Из хаоса выделялся только крик Эллы:
– Остановись!
И бутылка с грохотом врезалась в стену, фонтанируя осколками. Стасик матерился и угрожал до тех пор, пока не вспоминал о мятой купюре в кармане и возможности купить аптечный спирт.
…Изредка во мраке маячили огоньки каких-то сцен и репетиций. Какие-то люди, друзья, выпивка. Где-то поблизости мерещился ритмичный, как огромные часы, стук. Пахло сыростью или медикаментами. За минутным просветлением, вытрезвителем или больничной койкой снова начиналась темнота…
Маячками в темноте бродили окна, фонари и огни реклам. Из фона случайной вывески как-то выделился силуэт полной некрасивой женщины. Она попросила закурить.
– Красивый, – говорит.
– Красота в глазах смотрящего, – промычал Стасик, обнажая пробелы в зубах на краях улыбки. – Оскар Уайльд.
– Круто, – удивилась толстуха. – А я – Оленька. Зайдем в бар?
Баром она назвала тусклую убогую рюмочную. В воздухе утвердился кислый запах. Вокруг старомодного музыкального автомата толпились работяги. Уставшая буфетчица у стойки с нажимом уточнила: «Вы уверены?»
Стасик высыпал деньги перед буфетчицей, не считая. Долгов было столько, что фиксировать их количество не имело смысла.
– Не богат, – заметила Оленька.
– Ты проститутка? – спросил Стасик, глядя на собеседницу из-под насупленных бровей.
Оленька толкнула его в бок:
– А ты?
– Я – музыкант, – оскорбился Стасик.
– И чего ты хочешь, музыкант?
– Лечь в землю рядом с Глебом…
* * *
А вот я – мальчик из хорошей семьи. Начало моей биографии не предвещало дружбы с маргиналами и аутсайдерами.
Что же произошло?
В 15 лет я увлекся гитарой, услышав «The Beatles». Уроки игры в интернете меня мало привлекали. Учиться хотелось у бывалых. Или я подсознательно гнался за писательскими впечатлениями и копил человеческий материал. Не знаю.
В общем, я услышал множество противоречивых историй о каком-то Стасике Ковальском. И сразу понял, что хочу познакомиться с этим человеком. Мне говорили:
– Он наркоман… Он алкоголик… Не связывайся…
А Стасик запретил мне предлагать ему деньги за уроки, не имея за душой ни гроша. Такова была его принципиальная позиция. Такой вот он человек.
У нас сложилась крайне необычная дружба. Мы чем-то походили на героев музыкального фильма «Перекресток», где пожилой черный музыкант дает наставления юному энтузиасту. Мы отыграли около сотни совместных концертов. Мы протаскивали друг друга через какие-то проблемы. Строили планы…
Стасик часто выкрикивал на репетициях:
– Сколько можно объяснять, что такое гомофония?!
– Ты же сам слушаешь Элтона Джона? – язвил я, выводя своего учителя из равновесия.
Затем Стасик вовсе топал ногами, как персонаж мультфильма:
– Должен прозвучать обыкновенный гексахорд…
– Мне так говорил венеролог, – терялся наш басист. – Я помню, это ужасно чешется!
И так далее…
Сын Стасика, Даня, стал мне, как младший брат. Даже женился он на лучшей подруге моей ненаглядной стервозы. Благо, брак Даниила оказался крепче нашего. И не потому, что он подтвержден документально. Просто мне не удалось пройти витиеватый путь от любви к порядку. А Дане удалось. И я им по-настоящему горжусь.
К слову о браках…
Элла ушла от Стасика за неделю до «серебряной» годовщины. Говорит, он избил ее с пьяных глаз. И я ей верю. Ну, да, ладно…
* * *
Эта глава близится к завершению. Возможно, не слишком понятна связь стихотворения с рассказом. Нужно разъяснить.
Как-то после концерта мы поехали к Стасику. Его квартира пестрила паутиной и унынием. Мы выпили и разошлись по комнатам.
Наутро меня разбудил крик, доносящийся из кухни. Стасик донимал Эллу по телефону:
– Я тебе стихи написал… Хочешь прочту?.. Нет… Я все равно прочту… Слушай: «Доброй ночи, одиночество…»
Обижаться бессмысленно. К тому же с этим фриком я разделил бы все свои лучшие мысли безвозмездно. Знаю, что он поступил бы точно так же.
– Все вы женщины – стервы, – выкрикнул Стасик на прощанье. – Все вы – стервы!
Дождавшись конца разговора, я заглянул в дверной проем. На пыльном полу квартиры в окружении пустых бутылок и тощего кота сидел полоумный маньяк, бескорыстный шизофреник и поэт злосчастных семи нот. Он молотил по струнам, глядя в пол. Мелодия звучала гимном отрешенности. Ниспадала, задерживая дыхание, и взлетала птичкой, стремясь вырваться в открытую форточку. И, конечно, исчезнуть навсегда…
Что тут дополнить?
Талант может смириться и замолчать. Гений всегда одержим. У него нет дороги обратно.
4. Стерва
(Фиктивная смерть. Силиконовые запросы. Кит в аквариуме)
Гитарной струной натянуты нервы,
и сохнут на дне стакана стихи.
Остатки одежды снимает стерва,
как самая сильная из стихий…
Касания ждут дрожащие руки,
и сыпятся ноты будто листвой.
Остатки одежды снимает сука,
Как самое нежное божество…
Рождается музыка в стоне наглом,
и долго не будет нам скучно здесь.
Остатки одежды снимает ангел,
как самый порочный житель небес…
* * *
Думаю, главная героиня этой истории вызовет у многих снисходительную улыбку. Это – «дама с собачкой». К тому же в Ялте. Но разве гений Чехова лишает меня права сохранить действительность?
Пушкинская улица. Изнывающие от жары туристы. Между портретов, пейзажей и сувениров носятся детские возгласы – «мама, мороженое», «мама, лимонад».
С двух часов дня в тени деревьев выпивала разновозрастная компания. Профессиональных живописцев легко узнать по совокупности нелепой внешности и индифферентного поведения.
Иванов и Астахов смотрят вдаль многозначительно, как всегда. Игорь Агеев, самый молодой среди них, курит в позе роденовского мыслителя. Анна Олеговна страдальчески морщится от запаха спиртного. Соответственно, выпивает, задержав дыхание.
Я сразу почувствовал, что с духотой и зноем смешалась атмосфера тоски…
Я, как всегда, принимаю безучастный вид:
– Что такие томные? – спрашиваю. – Провели сравнительный анализ себя с Репиным?
– Заткнись, – истерически выдал пожилой Астахов.
– Запаха не слышно, – говорю, – а будто кто-то умер.
– Сергеич повесился, – всплакнула Анна Олеговна.
Игорек Агеев добавил:
– Отправился в облачное хранилище.
– От чего это вдруг? – удивляюсь.
– Похоронные ленты обычно гласят – «От родных и близких», – ответил Агеев, снова прикуривая.
Не могу сказать, что я хорошо знаком с этой компанией, но Антона Сергеевича знал, как бодрого ироничного человека. К тому же матерого ремесленника, склонного дружески издеваться над чужой творческой рефлексией.
