При этом для изъявления монаршьей воли Федору Ивановичу, видимо, и слова не требовались — из особняка один за другим выходили слуги, повара, охранники, череда девушек в весьма легкомысленных нарядах, свора рыжеватых крупных собак — знаменитых степных нахичеванских овчарок с драгоценными ошейниками, две кошки и несколько мышей. Царевич был педантичным — что бы он ни намеревался сделать с обитателями усадьбы, это не касалось никого, кроме аристократов.

И нас, уруков. Но вместо нас могли быть какие угодно нелюди — гномы, лаэгрим, даже снага. В качестве мальчиков на побегушках и тех, кто будет выворачивать руки и тащить на дыбу. Не аристократам же этим заниматься, верно? Наверняка они возьмут какой-нибудь страшный обет молчания… Ну, и хрен с ним, я не языком трепать собрался, мне разобраться хочется!

Все также наблюдая затылок его высочества и еще четыре аристократических затылка, мы с всей урукской бандой поднялись по лестнице. Дверь, повинуясь жесту царевича, распахнулась, зародив в моей голове подозрения по поводу телекинетических способностей Федора Ивановича, и мы оказались в обширном холле, выполненном в восточном стиле.

Мрамор, фонтан, ажурные арки, арабески на стенах, оттоманки в углах, яркие, терпко пахнущие цветы в вызолоченных вазах, магический шар под потолком мерцает теплым, почти солнечным светом. Царевич обвел взглядом комнату — и свет погас, а цветы — завяли. Ять, я не удивлюсь, если он скажет сжечь здесь все до основания, разровнять бороной пепелище и солью посыпать! Суров, дядька! Поглядеть в его глаза мне интересно было до чертиков. Но пока такой оказии не выдавалось.

Мы в полной тишине шли по широкому коридору, от стен, украшенных фресковыми изображениями сцен охоты и сражений далекого прошлого, каких-то горных пейзажей и пасторалей. Наконец царевич остановился перед последней дверью: богатством чеканки и инкрустации она, пожалуй, могла посоперничать с демидовским дирижаблем.

— Слово и Дело Государево! — негромко, но отчетливо произнес он.

И усталый, даже — обреченный голос Нахичеванского ответил:

— Слушаю и повинуюсь!

Вся делегация вошла внутрь. Там, в большом торжественном зале, вокруг кресла, которое явно напоминало трон, стояли четверо молодых людей, от смутно знакомого мне юноши до уже заматеревшего, бородатого молодого мужчины. Все они были похожи на сидящего в кресле отца — Келбали Хана, который немедленно встал со своего места и сделал несколько шагов навстречу царевичу.

— Ваше высочество, — сказал он. — Господа! Вижу — страшна цель вашего прихода в мой дом. Встречаю вас смиренно, принимая государеву волю и не противясь… Но видит Бог — не знаю, чем вызвал опалу. Не злоумышлял ни словом, ни делом против Государя нашего и Отечества, в том готов поклясться чем угодно и какое угодно испытание пройти. Все труды мои направлены на благо России и своего рода, который уже более двухсот лет честно и храбро служит…

— Целовальник! — голос царевича прозвучал подобно удару бича.

Рикович шагнул вперед и протянул его высочеству какую-то папку — солидную, кожаную, с золотым тиснением. Что — серьезно? Папочка, как в плохом кино? С другой стороны, иногда бумага действительно является самым надежным хранилищем для информации. Особенно — в мире победившего киберпанка… Пусть победившего только местами.

Келбали Хан взял из рук Федора Ивановича документы и стал читать — в звенящей тишине, перелистывая страницы одну за другой. А потом с шумом захлопнул папку и упал на колени:

— Из моего дома крамола, признаю. Мерзость. Упустил, недоглядел. Моя вина, хоть и не я отдавал приказы. Казни меня, твое высочество, любой смертью. Сынов и близких прошу — не тронь.

— Нет, — сказал Грозный, и даже у меня мороз по коже пробежал — столько жесткости и уверенности в своем праве карать и миловать было в этом голосе.

— Федор Иванович, батюшка, помилосердствуйте… — слышать, как унижается Келбали Хан — это было слишком!

— Молчать. Вы — подойдите сюда! — приказал царевич, и младшие Нахичеванские шагнули вперед.

Черт побери, определенно профиль его высочества казался мне знакомым! И это было не узнавание фамильных черт, как в случае с Риковичем, нет… Возникало чувство, что этого человека я видел, или кого-то очень похожего на него — чуть ли не каждый день, и это было очень, очень странно!

Тем временем Федор Иванович Грозный подходил к каждому из молодых аристократов и пристально смотрел в глаза. И каждый из них, продержавшись не больше минуты под этим сверлящим взглядом, падал на мраморный пол без чувств. На ногах остался только самый младший — и тут я вспомнил его имя! Латиф! Тот парень, что разогревал плов! У него прямо там случилась инициация, и Келбали Хан признал его сыном!

— Взять его, — сказал царевич, и Ярлак с каким-то молодым уруком мигом ринулись на парня и скрутили, склонив его голову к самой земле и едва не переломив поясницу.

— Латиф⁈ — близкий к обмороку старший Нахичеванский явно был удивлен не меньше нашего. — Ты? Но как? Зачем?

— Я хотел, чтобы ты… — мощный удар от Ярлака выбил из молодого аристократа весь дух, и он захрипел. — Отец!

— Какой талантливый молодой человек, господа! На должности заместителя начальника научного отдела отцовской корпорации так развернуться! Послушайте, анклав эльфов едва не втянули в полномасштабную войну, едва не ввели чрезвычайное положение в связи с погромами и межэтнической напряженностью… А все для того, чтобы обратить на себя внимание отца! Какая преданность… Это похвально, но терроризм, многочисленные покушения на убийства титулованных аристократов и война в наших пределах карается вполне определенным образом. Мучительной показательной казнью, господа! Однако, вы просмотрите ваши финансовые отчеты, хан — благодаря этому стервецу вы озолотились за последние полгода! Он размазал ваших конкурентов с такими ограниченными ресурсами, что мне просто даже жаль терять сего невероятно способного юношу…

— Ваше вы… — Келбали Хан на коленях пополз к царевичу. — Милости! Милости! Искупим! Кровью, золотом, душ не пожалеем!

— Опала на всем вашем роду, хан. Удалитесь в Нахичеванские пределы немедленно. Только беспримерной преданностью и самоотверженностью можете заслужить вы Государево прощение, — Федор Иоаннович в этот момент развернулся на каблуках, наконец повернувшись к нам лицом, и у меня в груди сперло дыхание.

Я как будто смотрел на себя в зеркало! Только мое отражение было человеком — рыжим и с глазами разного цвета. И ему было что-то около сорока лет.

— У оптимиста стакан всегда наполовину полон. У пессимиста — наполовину пуст! — Арга поднял над головой большой бокал с пивом. — А у эльфа…

— НАПОЛОВИНУ В ЖОПЕ!!! — заорали уруки, мы сдвинули кружки со стеклянным звоном, и спустя секунду пенный напиток уже лился в луженые глотки.

Все допили пиво залпом одновременно и ляпнули стеклянными донышками по деревянной столешнице. Это был их, гренадерский, бар, как раз напротив места постоянной дислокации в Мытищах, из него открывался чудесный вид на местную достопримечательность — памятник водопроводу. Я никогда до этого не бывал в Мытищах — ни в том мире, ни в этом, и не знал, торчат ли там из середины зеленой зоны на автомобильной развязке синие трубы с разноцветными вентилями или нет. Но ориентир знатный, да!

— И что теперь? — спросил меня Ярлак. — Опять сдриснешь в Хтонь?

— Определенно — да! — энергично закивал я. — Меня пацаны в Братске ждут, хотели вместе в Васюган сгонять. Филиал там открыли, народ набирают… Надо как-то поучаствовать, дать старт рейдам в Аномалию, посмотреть чего там и как, кому можно навалять, чем можно поживиться.

— Подраться можно хорошо, это да, — почесал репу Арга. — Поживиться — сложнее. Там в основном мерзлявцы всех мастей, отморозки и холодрыги. Снежные люди еще, снегурочки, деды-морозы… Неприятные твари, но скучные. Никакой там особой выдумки нет, ходят-бродят, ужас наводят…