Семьдесят два часа бесед с психологом, психиатром и свидания с горой препаратов, от которых начинаешь чувствовать себя безвольным овощем. Время, когда чувствуешь, что теряешь сам себя. Ну, хоть кошмары покинули меня в первый же день. Райан перестал приходить ко мне и по утрам, и наяву.

Мистер Бирман — психиатр, всё говорил и говорил о том, что это всё страх, только страх перед смертью. Мне пришлось рассказать ему всё, всё что случилось. Доктор был удручен жуткими событиями моей жизни, произошедшими менее полугода назад. Мужчина всё время что-то записывал и качал головой. Интересно, он со всеми психами так обходителен, или только с теми, кто тут в первый раз?

Мистер Бирман так же решил, что я чувствую вину за Саймона, ведь помогая мне он попал в череду бед и чуть не потерял свою жизнь. Если честно, то я более чем согласна с психиатром. Стелс пострадал из-за меня. В его жизни больше нет футбола, лучшего друга, так ещё и семья разваливается. Мне кажется, что я сломала его, лишила всего, что делало его самим собой. Не понимаю, как он продолжает со мной дружить. В больнице эти мысли стали приходить ко мне всё чаще. И как бы я не пыталась их заглушить, они кричат всё громче. Однако, доктор не хочет, чтобы я убивала свой разум виной.

Легко сказать, не понимая насколько сложно это сделать. Даже таблетки не сильно помогают. Я стала овощем с чувством вины.

Так прошла неделя, может даже больше. Мама запретила Анне, Саймону и Майклу навещать меня. Она решила дать мне время, время на отдых, при этом полностью отрезав меня от внешнего мира. Доктора запретили любой стресс, и поэтому мама приняла решение ограничить количество посетителей до ближайших родственников. Я её не виню, наверное, тяжело осознавать, что твоя единственная дочь больна.

Странно, но к концу недели многие мои чувства притупились. Вместо души пенопласт, так бы я описала свои внутренние ощущения. Ни страха, ни боли, никаких переживаний, вообще ничего. Я перестала даже скучать по друзьям, как бы дико это не звучало. Высшая степень похуизма, но правда с внезапными приступами вины.

Но я стала понимать, что не выбралась из ямы, просто исчезли симптомы… И это означает только одно, что лекарства не сделают всю работу. Мне нужна помощь, но скорее моральная, чем какая-либо другая.

***

23 марта 2008 года. Сегодня я проснулась в больничной койке безо всяких мыслей, без кошмаров. Вчера просто уснула, снов не было, только темнота на пять секунд, а открыв глаза, мне стало понятно, что уже утро. Очередное утро в хмурой больничной палате со бледно-голубыми стенами.

Первый час я просто провалялась, изучая потолок. Где-то в шесть утра в мою палату вошла медсестра по имени Энни, белокурая девушка с огромными голубыми глазами. Сегодня её смена, и это значит, что уколы не будут такими болезненными. У Энни лёгкая рука. С учетом синевы моей пятой точки от уколов — это относительно хорошая новость.

— Сара, вставай, тебя выписывают, — милым голоском пролепетала блондинка.

— Выписывают, я думала мне тут ещё как минимум неделю лежать…

По крайней мере так говорила моя мама. Странно… И почему я не в курсе?

— Ничего не знаю и не буду повторять дважды. Собирайся! — Энни хмурит накрашенные брови, её явно удивляет, что я ещё не в дверях с вещами.

Интересно, моя ранняя выписка означает, что я не псих?

Подняв своё бренное тело с кровати, я беру сумку и ленно начинаю собирать свои пожитки. Тело такое ватное, а руки еле шевелятся, собственно, как и извилины в голове. Уффф… Пятнадцать минут нелепых телодвижений, и я у главного выхода из больницы. Озираясь в толпе прибывших пациентов и их родственников, не сразу понимаю, кто меня забирает. И только увидев незабываемую родную улыбку, понимаю, что за мной приехала Ба. Кажется, что за неделю она сильно постарела. Усталые глаза, несмотря на лёгкую улыбку на её устах.

Подхожу к ней и обнимаю. Так тепло. Так хорошо в родных объятиях. На секунду мне кажется, что душа взлетает к небесам. Чтобы погреться в весенних лучах солнца.

— Идём, дорогая, нам пора домой… — оставив нежный поцелуй на моём виске, бабуля тихо шепчет.

Делая первые шаги к машине уже за стенами больницы, мне не становится легче. Всё такой же пенопласт вместо души. Дело не в месте, а в препаратах, которые, кстати, мне ещё долго принимать. Мистер Бирман решил подстраховаться, раз я покидаю клинику раньше.

Сажусь в старенький красный минивэн следом за бабушкой. В салоне пахнет корицей, а это значит, что сегодня она покупала свой любимый кофе, и как всегда разлила его на резком повороте.

— Наконец-то ты уезжаешь из этого проклятого места, — пристегивая ремень, бормочет она. — Ты так похудела… Просто кошмар какой-то… — мысленно улыбаюсь старой как мир песне из уст моей бабушки, даже если бы я поправилась килограмм на сорок, она всё равно говорила бы обратное.

— Майкл приходил? — наблюдая за сменяющимися титрами ранней весны за окном, я задаю вопрос, зная ответ заранее.

— Приходил, золотце… Приходил…

Интересно, каково это быть парнем такой девушки как я? Осознавая, что любимая больна. На сколько его хватит? Он ведь молод, и его жизнь только начинается.

— Что я пропустила? — язык ватный, даже удивляюсь, как буквы становятся в правильном порядке. Сложно притворяться обычной, когда по венам течет совсем не кровь, а смесь из различных препаратов.

— Ничего… — сухо отвечает Ба. Сложно описать происходящее, я прекрасно понимаю, что она переживает, и старается прикрыть это маской. И как бы спокойно она не выглядела, я вижу как периодически уголки её губ опускаются вниз.

— Понятно… Ты переживаешь, бабуль?

— Переживаю. За тебя? — её голос немного дрогнул. — За Сару О`Нил переживать — глупая затея. Ты моя внучка, и я не сомневаюсь, что всё будет хорошо. Когда тебе было пять, ты упала с дерева и сломала ногу. Помнишь?

— Да, — взглянув в её глаза, понимаю, она злится.

— Ты прошла до дома не меньше трехсот ярдов и даже не заплакала, — она обидчиво поджимает губы, её слова пускают по коже волны мурашек. Ба помнит этот день, так же как и я. Мне было страшно, что отругает мама. Страшно не за боль в ноге, а за то, что падая с дерева, я порвала платье. Сжимая зубы, я медленно переступала с ноги на ногу, убеждая себя в том, что если заплачу, будет ещё хуже.

Так в тишине мы свернули на главную улицу Сентфора. Воскресное утро, а на улице ни души. Причудливые дома и цветные витрины. Ничего не могу сказать. Ничего… Остается только смотреть в окно, наблюдая за тем, как сменяются кадры перед глазами.

Подъехав к дому замечаю, что у гаража припаркована машина мамы Саймона. Однако, мне лень думать о причинах, по которым она здесь. Мало ли приехала к маме, они же всё-таки вместе, наверное.

Мы паркуемся, и я уже отстегиваю ремень, когда бабушка берет меня за руку.

— Сара, я должна тебе кое-что сказать перед тем как мы войдем в дом, — встревожено говорит она, но ответной реакции в моём сознании не возникает. Всё как в черно-белом фильме, не совсем кажется реальным. Я как невидимый зритель, напичканный седативными препаратами.

— Что?

— Кто-то анонимно прислал Александру Стелсу фотографии, обличающие измену его жены. Теперь Саймон и его мама живут у нас, пока готовятся бумаги на развод… — в любой другой бы ситуации у меня как минимум отвисла бы челюсть, но как вы знаете, сейчас я амёба, что-то бесформенное, безэмоциональное и одноклеточное.

— Ничего страшного, Саймон — мой друг, а его мама… Думаю, я к ней привыкну, — немного замявшись в середине, без нотки чувств отвечаю бабушке, отворяя дверцу автомобиля. Хочу в свою постель, чтобы ещё немного поспать. Больше ничего не хочу. Одобрительно кивнув мне, Ба забрасывает ключи в свою старую коричневую сумку и мы выходим из машины.

Каких-то несколько десятков шагов, и мы входим в дом. В коридоре стоит Майкл, а на лестнице Саймон. Они явно ждали моего приезда. Не успеваю ничего сказать, как ощущаю, что моё лицо врезается в сильную мужскую грудь, а рёбра начинают трещать от крепких объятий. Нос попадает в ловушку аромата терпкого парфюма, а мне сжимает сердце. Немного времени прошло с тех пор, как я ловила этот запах, но кажется, что прошла целая вечность.