— Держи, пацан, на здоровье.

— Благодарю.

Взамен я передал ему бутылку, тот с довольным видом прокрутил ее, держа за горлышко, и кинул ассистенту. Тот ловко поймал и кое-как пристроил себе в карман пиджака. А когда ловил, его пиджак приподнялся, и я мельком увидел торчавший из-за пояса ствол. Ни фига, у нас теперь киношники ходят вооруженные.

— В расчете? — уточнил режиссер.

Я все это время рассматривающий камеру, теперь сосредоточил взгляд на режиссере. Что-то было в нем такое... совсем не советское и вообще как будто бы не имеющее отношение к кинематографу. Глаза у Иннокентия Петровича были как будто стеклянные и слегка отстраненные, а под бровью режиссера проходил шрам. С другой стороны, ничего удивительного, это сегодня Кеша — режиссер и человек от искусства, а вчера мог по окопам бегать и прусаков мочить. Отсюда, похоже, и ствол, в котором в эти времена, впрочем, тоже ничего удивительного нет. Попробуй по Ростову разъезжать без оружия, с такой-то дорогой тачкой и оборудованием.

— Ага, в расчете...

— Свободен, топай, пацан, — Иннокентий дал понять, что мне пора идти восвояси.

— А посмотреть можно, как фильм снимается? — спросил я.

Наглеть, так уж основательно.

Иннокентий удивленно приподнял бровь.

— Сява, пацан хочет на организацию съемок посмотреть, берем? — спросил он, обращаясь почему-то к ассистенту.

Сява смерил меня взглядом, прищурился.

— Да лады, пусть зырит, глядишь, такое искусство самому пригодиться, — ассистент подмигнул мне. — Тебе сколько лет, пацан?

— А сколько надо? — снова пожал плечами я.

— Хваткий какой, ты посмотри, Кеша! Хай остается... будет самогонку разливать! На! — и он вручил мне обратно бутылку.

Ну вот, эти ребята — не банкиры, индюки такие, не прогонят. А банкир-то и тут не смолчал:

— Товарищи, банк — это серьезное учреждение... — попытался было возразить один из трёх толстяков, но ассистент не дал ему договорить и с размаху хлопнул по плечу.

— Вы разрешение на съемку видели, товарищ Шварц? Просто расслабьтесь и получайте удовольствие!

— Конечно, конечно, — опустив голову на грудь, залепетал банкир.

Кстати, на киношника был не похож не только режиссер, но и вся съемочная группа. У парней, как я уже заметил, был ярко выраженный южный акцент и явно протокольные рожи, и от того банкиры каждый раз опускали взгляд, когда кто-то из съемочной площадке смотрел на них. Ну... не всем красавчиками, как Иннокентий Смоктуновский, быть. Так что ж теперь, важнейшим из искусств не заниматься? Уж такой кастинг у них вышел, видать.

— Ладно, паренек, хочешь посмотреть — смотри на здоровье, — согласился режиссер. — А вы товарищи банкиры, открывайте ворота, начнем съемки, чтобы никого не задерживать.

Толстяк, который некоторое время назад замахивался на меня, зыркнул исподлобья и пошел провожать съемочную группу внутрь банка. Я зашел следом, с любопытством оглядывая помещение изнутри. Помещение банка образца 1920-го года отличалось от своих «братьев» из 21-го века чрезмерной роскошью, в которой все буквально утопало. Стойки выполнены из натурального дуба, вместо привычных стекол установлены кованые решетки, а в хранилище, где лежали деньги, вела массивная круглая дверь, как из бомбоубежища. Внутри банка, оказывается, сидел то ли охранник, то ли еще кто — мужчина в черных брюках и белой рубашке, при оружии. Охранник было поднялся, но Шварц махнул рукой — сиди, мол. Зато встрепенулась женщина, протирающая полы.

— Ой, Ефим Альбертович, я все протерла и ухожу! — испуганно пискнула она, явно опасаясь своего шефа.

— Вы не уходите, милочка, мы сейчас кино будем снимать, — улыбнулся обворожительно Иннокентий.

— Останься, Варя, у нас важные гости, — подтвердил Шварц.

Интересно, зачем им убрщица? Конечно, мне никто ничего не объяснял. Съемочная бригада зашла внутрь, начала оглядываться, видимо, подбирая место для съемки. Интересно, они что, впервые были внутри? Ассистент с треногой сориентировался первый, поставил ее посередине помещения напротив металлической двери сейфа, на которую направил объектив. Еще один киношник, толстяк, по габаритам не отличавшийся от банкиров, поставил на эту треногу камеру. Другой член съемочной группы, выделяющийся орлиным носом, как бы невзначай встал рядом с охранником, поставил на пол ящик с пленкой.

— Что же будете снимать и как долго? — заблеял Шварц, которому происходящее по-прежнему нисколечко не нравилось.

— Как — что, кино, — вполне буднично заявил режиссер, с деловым видом ходя вокруг камеры на треноге. — Если хотите, чтобы быстрее, то вы, товарищ Шварц, сейф сразу открывайте.

— Зачем еще сейф открывать? — нахмурился банкир, бросив взгляд на охранника. — Строго-настрого запрещено открывать при наличии в зале посторонних.

— Запрещено, — внушительно кивнул охранник.

— Это при царе было запрещено, а вот советская власть для подвижки делам революционным — разрешает. Как мы, по-вашему, агитацию снимем, при закрытом-то сейфе? — режиссер пожал плечами. — Ничего не понимают. Впрочем, можем ваш отказ зафиксировать документально.

Шварц побледнел и двинулся к телефону.

— Что это за агитация такая... — забурчал он себе под нос.

— Советская, товарищ, самая что ни на есть советская.

— Мне нужно согласовать действия, Иннокентий Петрович, вы уж извините, но вам придется малость обождать, пока я сделаю звонок.

— Пожалуйста, пожалуйста, звоните, согласовывайте, все понимаю, — тотчас согласился режиссер таким безразличным тоном, как будто это была совсем пустая формальность и он заранее знал, что Шварцу скажут на том конце.

Шварц снова что-то пробубнил себе под нос, снял трубку, больше похожую на душевую лейку, и проворотом рукоятки на черном ящике начал звонок. А Иннокентий приступил к раздаче распоряжений.

— Так, Мишка, чего встал, как на посту, проходи к стойке, а вы, товарищ банкир, займите место банковского сотрудника, буду вас просить деятельное участие принять. У нас сцена с выдачей денежных купюр со счету. Милочка, тоже не стойте, изобразите труд, вы, товарищ охранник, лицо чуточку посуровее сделайте. Во-о-от.

— И к чему такая сцена, что в ней агитационного, никак не пойму? — изумился банкир.

— К тому, уважаемый, что мы честному народу хотим показать, как убегают при первой же опасности буржуи, что они не за государство переживают, а трясутся за свои сбережения. Вот Мишка как раз играет буржуя.

— А я тогда кто?

— Такой же зажравшийся капиталист, — неожиданно резко отрезал Иннокентий, звякнув металлом в голосе.

Банкир беспомощно покосился на Шварца, который уже начал куда-то звонить, и, смирившись, пошел за стойку. Миша, бывший актером съемочной группы, встал напротив, вытащил расческу и начал прилежно расчесывать волосы, готовясь войти в образ. Уж не знаю, где режиссер такого буржуя видел, с переломанным сразу в нескольких местах носом, как у Михаила.

Очень условное у этих товарищей искусство. Впрочем, что я понимал в агитках? Я тут зевака, вот и смотрю в оба глаза.

— Да-да, за подписью Михаил Ивановича, ага, Калинина... Все показывал, с печатью... верно, они сейф просят открыть... нет-нет, я не отказываюсь, ни в коем случае, охрана на месте, конечно же. Понимаете, я ведь просто хочу уточнить, подстраховки ради... конечно, все сделаю, — убеждал кого-то Шварц.

Я смекнул, что на том конце провода, куда позвонил банкир, ему делают нагоняй за то, что толстяк подвергает сомнению подписанный «союзным старостой» документ. Режиссер не обращал на говорившего по телефону внимание, призвал приготовиться к съемке, уточнил готовность оператора. Еще двоих актеров поставил в массовку, в очередь — меня тоже, не спрашивая.

— Лицо похумурее сделайте, а то вы чересчур добродушный, — напомнил Иннокентий охраннику.

— Меня тоже будут снимать? А отказаться можно?

— Можно. Но не нужно, — очень твердо произнес «командующий парадом».

Охранник поколебался, но когда еще представится возможность сняться в настоящем фильме? Послушно посмурнел, входя в образ.