— П-пошел вон, щ-щенок, — дрожащим от ярости голосом проговорил выведенный из себя банкир.

Я то пойду, а за самогонку кто платить будет? Впрочем, бог с ними, связываться не хотелось, у меня и так по горло проблем, чтобы новые на ровном месте приобретать. А товарищи банкиры пусть привыкают к новым советским реалиям, им еще предстоит испытать на собственной шкуре все прелести советской власти, в том числе с национализацией... если они вообще до того момента доживут, и их не поставят прежде к стенке.

Я поправил пиджак и собрался уходить, придется объяснять Лившицу, что последний заказ сорвался, и надеяться, что он не заставит меня оплачивать какую-нибудь неустойку. Однако не успел я и пары шагов сделать, как из-за поворота, урча малолитражным мотором, выехал автомобиль.

— Вот, кажется, они, — за спиной затарахтели банкиры.

— Киношники, точно...

— Красный огонек!

Я остановился и даже поначалу не поверил своим глазам. Но ведь правда, так оно и было — в самом центре Ростова, где совсем недавно гремели бои красноармейцев и белогвардейцев, высадилась настоящая съемочная группа. Причем подъехали они на стареньком «Руссо-балте» нулевых годов 20-го века. Автомобиль, который прежде мне доводилось видеть только на старых кадрах кинохроники да на картинках, с крышей козырьком и заметными передними фарами, бодренько припарковался у четырехэтажного здания банка и из него вышли члены съемочной группы.

Всего пять человек.

Их внешний вид серьезно резонировал с другими горожанами. Все пятеро вырядились в пестрые с иголочки костюмы ярких цветов. Один из них, заметно прихрамывая и козыряя пиджаком в крупный красный горошек, вытащил такую же старенькую, как автомобиль, съемочную камеру, собственно главный атрибут любого фильма. Я узнал знаменитый допотопный «Синематограф», на который было снято немалое количество первых немых черно-белых кинолент. Второй, в рубашке с поднятым накрахмаленным воротником и орлиным носом, тут же достал из автомобиля треногу.

Прикольно-то как. Всегда испытывал слабость к кинематографу и мечтал оказаться на съемках фильма, а тут вот тебе раз — всего несколько дней в новой реальности, и, считай, исполнению желания быть. Уж я тут как-нибудь задержусь.

Еще один киношник, высокий и хорошо сложенный блондин с голубыми глазами в пиджаке желтого цвета в фиолетовую крапинку и с подвернутыми по локоть рукавами, легким шагом подошел к толстякам и протянул среднему из них руку, улыбаясь.

— Здравствуйте, товарищи. Я полагаю, что о нашем прибытии вы были заранее оповещены? — мягко сказал он.

Толстяк, которому жали руку, закивал.

— Оповещены, есть такое, звонили из ревкома, на уши всех подняли, товарищ... имею наглость не знать вашего имени, — мягко намекнул банкир на то, что блондину было бы неплохо представиться.

Говоря, толстяк весь взмокший, несмотря на не самую теплую погоду, то и дело поглаживал прядь волос, задачей которых было прикрывать расползшуюся лысину. Вот есть женщины, постоянно гладящие да накручивающие свои волосы, а оказывается, мужики такие тоже есть.

— Иннокентий Петрович Сурков, — также мягко представился статный мужчина. — Режиссер и руководитель агитбригады "Красный огонек«й.

— Мое почтение, Иннокентий Петрович, меня Ефим Альбертович Шварц зовут, — толстяк едва ли не расшаркался и продолжил извиняющимся тоном. — Быть может, у вас есть какое разрешение на съемку? Сами понимаете, времена нынче неспокойные, мало ли чего? Нет-нет это не касается конкретно вас, но лучше сразу удостовериться и документально заручиться...

— Конечно-конечно, никаких вопросов, — режиссер сунул руку во внутренний карман и извлек оттуда желтоватого цвета бумагу. — Вот, пожалуйста, у нас имеется предписание осуществить съемку, подписанное самим товарищем Калининым, и с печатью по форме. Изучайте.

Банкир охотно предписание взял, внимательно изучил. Было забавно наблюдать, как менялось выражение его лица по мере чтения документа. Читая, он несколько раз облизывался, зажевывал губу, сдвигал и раздвигал брови, а при вдохе потешно шевелил ноздрями.

О товарище Калинине, далеко не последнем человеке в партийной номенклатуре советской власти, мне сегодня приходилось слышать не единожды. И как понимаю, Ростов стоял на ушах в преддверии его приезда, местные коммунисты наизнанку были готовы вывернуться, лишь бы понравиться коммунисту. Поэтому имя советского деятеля в любом контексте, по сути, открывало двери, все, которые только можно открыть.

Однако стесняюсь спросить, какое, черт побери, пропагандистское кино про коммунизм и советскую власть может быть в самом сердце «похоти капитализма» — банке, который, в глазах большевиков, грабил русский народ! Ну-у-у... с другой стороны, режиссеру, тем более заручившемуся предписанием от самого товарища Калинина, явно виднее, как агитацию вести. Может, сейчас достанут они чапайки, как тот самый реквизит, о котором спрашивали у меня банкиры, и пойдёт плясать губерния. Был же в советское время такой карикатурно-сатирический журнал «Крокодил», где высмеивали пороки капитализма. И если так, то банк для подобных целей подходит лучше всего.

Банкиры киношников охотно слушались, согласно кивали — как еще? Они и так были нелюбимы советской властью и висели на волоске — и наверняка сами это прекрасно сознавали. Ну а любое выражение недовольства могло быть воспринято очень и очень жестко, со всеми вытекающими, тем более, при таком-то кураторе проекта. Предположу, что товарищ Калинин расстроится, когда приедет в Ростов и узнает, что ленту не удалось снять. Потому банкир, изучив предписание, разве что кивнул да сунул документ обратно режиссеру. Я хоть и не мог толком разглядеть бумажки с того места, где стоял, но мельком увидел поставленную на предписании печать.

— Можете оставить себе, для отчетности, — подмигнул Иннокентий толстяку.

— Ах да, думаю, будет не лишним, — тот просиял и, аккуратно сложив документ, сунул его теперь уже себе во внутренний карман и обернулся ко мне. — Иннокентний Петрович, уважаемый, как я понимаю, вот этот молодой человек не с вами?

Я не сразу понял, что речь идет обо мне. Банкира явно жутко раздражало мое присутствие. Он сказал мне не мешаться здесь, а я ни в какую, так ещё и нагрубил. Признаться, залюбовавшись «Синематографом», я вообще подвис, поэтому встрепенулся, только когда режиссер меня окликнул.

— Ты кто будешь, паренек? — он положил руку на мое плечо и заглянул в глаза.

А я подумал — как хотите, а я так просто отсюда не уйду, хочу посмотреть, что тут дальше будет. Видно, то, что меня все стремились из Ростова вымести, как мусор метлой, накопилось и теперь вылилось в недюжинное упрямство.

— А вам кто нужен? — нашелся я. — И вообще, самогон вы заказывали?

Режиссер ничего не ответил, зато его ассистент, всё ещё стоявший с треногой для камеры, поднял руку и защелкал пальцами.

— Кеша, это к нам подъехал «реквизит»! Расплатись, потом посчитаемся в общую.

— Ты чего, самогон заказал? — удивился Иннокентий. — По сюжету ничего такого...

— Ну а то ж, надо такое дело обмыть прямо на месте! — загоготал ассистент.

Я обратил внимание, как блеснули при этих словах глаза режиссер, а заодно увидел, как насупился толстяк банкир. Ему совершенно не понравилось, что в банке кто-то собрался пить, но спорить он не стал, так и стоял с кислой миной. Ну а я обрадовался, что у самогона нашелся заказчик, и не придется возвращать бутылку Лившицу. Осталось получить за бутылку деньги — и чаевые. Желательно побольше чаевых.

— Держите, раз заказывали, — проговорил я с дурацкой улыбкой, и из авоськи появилась бутылка с ядреной жидкостью. — А то меня тут только что взашей не вытолкали.

Режиссер достал из внутреннего кармана своего пиджака кошелек, открыл и рассчитался за самогонку. Сверху выдал чаевые (которых оказалось и вправду немалое количество). Но и это не все, взглянув на меня сверху вниз, режиссер снова сунул руку в кошель и прибавил к чаевым еще одну купюру.