Он не торопил события и начал с рукописи.

— Где же рукопись?

— Пожалуйста, — Глоб протянул Варгину шершавую картонную папку с надписью «Дело номер …» и добавил: — Конечно, здесь копия. Я надеюсь, копии достаточно?

Варгин молча взял папку. Не дождавшись ответа, Глоб, то ли спрашивая, то ли утверждая, сказал:

— Значит, улетаете.

— Значит, улетаю, — подтвердил Варгин. — Если, конечно, опять расписание не изменили.

Министр ухмыльнулся.

— Нет, нет. Полный порядок, — успокоил Глоб. — Так где же это вас так угораздило?

— В стольном граде Санаториуме. Совсем ваш город к дождю не приспособлен.

— Увы, это так. Для нас дождик — все равно, что для вас землетрясение. Никто, так сказать, не застрахован. Знаете ли, вспоминаю дождик позапрошлого года. Вот это был катаклизм, три дня лил как из ведра. Страшно вспомнить — потоп, паника, давка. Все службы — в ружье, то есть в переносном смысле. Подземные реки вспять пошли, канализация перешла в инвертируемый режим, отдыхающие из окон выбрасывались прямо-таки на асфальт. Пять тысяч самоубийств в день. Я уж не говорю о травмах, переломах, вывихах на скользких тротуарах.

Варгин покачал сочувственно головой. Министр вдруг спросил:

— Значит, и вы поскользнулись?

— Да, именно поскользнулся, даже стыдно, — честно признался Варгин.

— Поскользнулись — и в глину, — подсказал министр.

— В глину, — осторожно подтвердил Варгин.

— Ах, право, в самом деле, что я привязался к вам с этой грязью? Будто нам больше не о чем поговорить, кроме как о розовой глине. Свидимся ли еще, неизвестно. Я ведь даже к вам привык. Вот не часто мы с вами виделись, а все хожу, думаю, где он, Варгин, неугомонная душа, земной человек? Честно скажу, надоели мне эти рожи унианистские. Долдонят себе чушь всякую, поговорить по-человечески не с кем, все так и носишь в себе. Да, а что делать? Скажи пойди кому-нибудь о своих сомнениях, печалях, горестях, в глаза смеяться будут, по плечу хлопать начнут и тут же продадут тебя ни за грош ни за копейку, за глаза ренегатом назовут, да еще и телегу начирикают. Смешные они: я же сам эти телеги и читаю. Смешные, но мерзкие. Обидно даже, что такое доброе дело с такой сволочью поднимать приходится. Не все, конечно, сволочи, но многие. Вот взять хотя бы поэта нашего незабвенного — Пэтри Пасху. Вы, наверное, Игорь Михайлович, уж позабыли про него?

Варгин действительно не сразу вспомнил, о ком речь.

— Ну как же, помните, на ужине у президента? Как это он там: «пускай Вселенная корчится, скрипя суставами на вираже…» Вот этот поэт на самом деле не поэт, а писатель. У него на два стишка пять анонимок приходится. При этом, заметьте, собрание сочинений к изданию готовит в десяти томах. Плодовит, собака. Не дай бог такому на перо попасть, так высветит — себя не узнаете. Вы простите меня, что к вам в жилетку.

Варгин пожал плечами, не совсем понимая, куда клонит министр. Тот продолжал:

— Вот предположим, понравилась вам женщина. Мысленно, конечно, предположим. Казалось бы, смешной трудности дело, чего проще, живи как умеешь. Ну какие, скажите, здесь проблемы с окружающей средой? Кому какое, спрашивается, дело до твоих привязанностей? Так нет же, эта мерзкая окружающая среда начинает так тебя окружать, что просто не продохнуть от нее. Дело усугубляется, к несчастью, тем, что женщина эта — предположим, некто К. — вовсе не такая простая штучка, как вам на первый взгляд представлялось. К этому надо добавить разные отягчающие обстоятельства, как-то: служебный долг, государственный долг, долг чести, да еще бог знает, какой долг. Все это начинает интерферировать неприличным образом, создавая впечатление какой-то феерической борьбы. В результате дело кончается самым что ни на есть скучным и банальным образом, то есть, конкретно, письмом в соответствующие инстанции с неразборчивой подписью в конце.

Министр сделал многозначительную мину, которая, впрочем, ничего не объясняла. Он продолжал:

— Но все это, конечно, совершеннейшие фантазии, дорогой Игорь Михайлович. Нам бояться нечего, нам и скрывать нечего. Подумаешь, бумага…

— Выражайтесь, пожалуйста, конкретнее, потому что я ничего не понимаю, — попросил Варгин.

— Да, вы правы, очевидно, зарапортовался. Виноват. Я единственно думаю, не выкинул бы кто-нибудь эдакое коленце и не доложил бы на Землю насчет, так сказать, некоторых подробностей из личной жизни…

Варгин нервно засмеялся.

— Так это вы насчет меня?

— Боже упаси — то есть, конечно, про вас. — Глоб опять подошел к Варгину, принюхиваясь и приглядываясь. — И где же это вас так угораздило? Да-а, — протянул Глоб, щелкнул пальцами и продолжал: — Я вам вместе со статьей кое-какие документики присовокупил. Справки, фотографии, записи допросов свидетелей. В общем, не с пустыми же руками вам домой возвращаться. Все только по делу Ремо Гвалты.

— Очень признателен вам, — вежливо поблагодарил Варгин, — обязательно воспользуюсь.

— Приятно с вами общаться, — расплываясь в улыбке, сказал Глоб. Ей-богу, жаль расставаться. Вы не против, если я приду на вокзал проводить?

— Буду рад, — сказал Варгин.

Министр ушел, однако, не сразу. Сначала он спросил:

— Может быть, у вас остались какие-нибудь сомнения?

— Сомнения всегда остаются, — ответил Варгин, — но по существу мне все ясно.

— Хорошо, что ясно, а то, я думаю, может, вы фабрику-прачечную посетить желаете? Лучше, как говорится, один раз увидеть.

Варгин представил, какая была бы рожа у «министра»,  если бы он согласился. Получилось неприятное зрелище, и он не воспользовался любезным приглашением Глоба. Казалось, что министр обрадовался этому.

— Не прощаюсь, — сказал Альфред Глоб, выходя из номера.

Варгин подумал: лучшее — враг хорошего. По-хорошему, я бы на их месте устроил мне несчастный случай.

Он посмотрел на часы. Нужно было спешить, через полчаса должна прийти Кэтрин. До отлета оставалось три часа. Варгин развернул папку «Дело номер…».

Сверху лежала копия статьи Ремо. Он внимательно просмотрел все листы — никаких купюр, копия была копией. Варгин пытался представить, что вообще значит эта статья. По-видимому, Гвалта перед арестом почувствовал неладное. Самое ценное решил спрятать. Следовательно, ничего более ценного, чем эта статья, у него не было. Варгин еще раз прочел аннотацию. Теперь текст воспринимался совершенно по-другому, чем тогда у Кэтрин. Теперь он видел страшную подоплеку абстрактных математических терминов. Перед ним лежала гениальная по своей простоте математическая модель нетривиального прогресса. Статья его захватила.

Варгин дочитал до конца, отбросил в сторону статью и растянулся на диване. Голова его была занята разными умными мыслями, одна из которых особенно тревожила. Из текста следовало, что никто иной как Ремо Гвалта и является отцом нетривиального прогресса. Как же так его, беднягу, угораздило? Он еще раз перелистал рукопись и вдруг заметил одну деталь, которая его несказанно поразила.

В этот момент в дверь постучали. Варгин посмотрел на часы и сказал:

— Входи.

Это была Кэтрин. Она молча подошла к нему и обняла его за шею.

— Ты был там? — спросила она шепотом.

— Давай выйдем, — предложил Варгин.

В коридоре они столкнулись с горничной Лизой. Та прошла мимо, будто не замечая Варгина. Совсем дискредитировал себя, решил он. На улице Варгин рассказал Кэтрин все, о чем узнал. Она шла рядом промокшая, ужасно некрасивая, и никак не реагировала на его слова. Казалось, она вообще ни на что не реагировала.

— Почему ты молчишь? — остановившись, спросил он.

— Я страшная?

— Как мокрая курица.

— Это хорошо.

— Ну, рассказывай, что там у тебя, — не вытерпел он.

— У меня сегодня праздник, — она попыталась улыбнуться. Улыбка получилась какая-то жалкая. — Ой, — вспомнила она, — пес некормленный дома сидит. Боже, боже, что делать?

— Ничего, не помрет, — успокоил Варгин.