— А если я постучу, скажем, семь и еще один раз, стану твоей судьбой? — спросил Питер, причем совершенно серьезно.

— Если так постучит кто-то другой, я его убью.

С этим знанием Питер жил недели две. И не выдержал дольше.

— Знайте же, что всплыло из глубин! Ниггот не милостив! Я видел в омуте кару и боль, тьму океанской бездны и снега горных вершин! Кайтесь, кайтесь, кайтесь!

Жрец бренчал жестяным колокольчиком и бил себя в грудь левой рукой. На руке не хватало четырех пальцев, остался только указательный, обличающий, и это действительно значило, что жреца посвятили давно и провели сквозь все ритуалы, чтобы он мог смотреть в омут Ниггота и не сойти с ума. Впрочем, омут частенько врал, так что кликушества никто не слушал.

Питер отогнал жреца от курилки, и тот пошел вдоль по улице, продолжая причитать и потрясать беспалой рукой.

— Посидим у Томмазо?

— Вдвоем? — уточнил я, хотя знал ответ заранее.

— Я уже забронировал кабинет. И угощаю.

Томмазо был ящером, как и Аднан. Он свято соблюдал традиции заведения. В кабинет гостей провожал самостоятельно и лично смешивал первый коктейль — никогда ни о чем не спрашивал, просто наблюдал клиентов минуты две-три и всегда угадывал. В тот день я получил «олд-фэшнд», а Питер — нечто невообразимое с десятком растительных компонентов и бурой основой из пяти разных бутылок. Цитрусовый энт, с которого Томмазо срезал фрукт на украшение, визжал и бил корнями. В общем, коктейль целиком и полностью отражал все то, что творилось с Питером. И оценен был соответственно.

— Какое же дерьмо! — выдохнул Питер, сделав глоток.

Томмазо пожал плечами и покинул кабинет. Второй коктейль за один вечер для одного посетителя он не делал никогда — еще одна традиция.

Питер разрывался на части не просто так. В тот вечер он позвал меня в бар, поскольку окончательно запутался в себе, а причиной этому послужили два разговора с женой и с Л., случившиеся в один и тот же день. Выходной день, что играет существенную роль.

Утром Питер повел жену и мальчишек в парк развлечений. Пока старший наворачивал круги на живом тянитолкае, а младшенькие по очереди промахивались по медлительным уточкам, плавающим в пластмассовых водах тира, Питер взял две баночки лимонада и сел на скамейку. Жена примостилась рядом.

— Знаешь, о чем я думаю?

— О чем? — механически переспросил Питер.

— О том, как заканчиваются истории безответственных людей.

— И как же они заканчиваются?

— Ничем.

— Как это ничем? Любая история имеет начало и имеет конец. Даже истории о пропавших без вести драконоборцах обретают законченность, рано или поздно.

— И только истории о тех, кто боится самих себе и не готов взять ответственность за свою жизнь, заканчиваются ничем. Нужно иметь смелость, дорогой.

Питеру стало неприятно. Он достал пачку сигарет, но погонщик тянитолкая пригрозил ему пальцем. Старший сын помахал родителям со спины двуглавого зверя, и жена ответила робко поднятой рукой. Это был ее первый и последний в жизни бунт: обидные слова и вялый жест, но цели он достиг.

Вечером Питер вышел за продуктами, но в мини-маркет отправился не сразу. Из телефона-автомата в почтовом отделении он набрал номер Л.

— Я безответственный человек? — спросил он.

— Ты дурачок, — ответила Л. — Дорогой дурачок.

— Тогда почему ты ждешь Аднана?

Трубка помолчала, потом Л. промычала что-то неопределенное. Питер скормил автомату монетку, чтобы временной лимит не отобрал у него важный ответ.

— Так что?

— Потому что я клялась, наверное. Дважды. Ему лично и потом при всех, в церкви. Кирхе-кюхен, ты же помнишь.

— Я тоже клялся.

— И теперь мнишь себя безответственным?

— Не я.

— А кто?

— Неважно, — сказал Питер.

— Это твой волшебник? Открыл тебе спьяну, что рассказывает историю о безответственном человеке?

— Да при чем тут он!

— Он же твой друг, не мой. Моя история — я же не дура — давным-давно написана, взвешена и найдена второстепенной.

Л. повесила трубку, оставив Питера в горьких сомнениях. Он не узнал, что в тот вечер она плакала, потому что знала, как знала жена Питера, как знают все женщины, доверившиеся слабому мужчине, к чему ведет подобная связь, и не хотела оставлять свою историю недописанной. Статус вдовы или возвращение Аднана, печальная развязка с прощанием при гаснущих свечах последнего свидания, встреча и покаяние перед соперницей основывались на твердом фундаменте, и она предпочла бы их. Продолжение отношений с Питером, напротив, походило на погружение в зыбучие пески с мелким дном. Любовь затащила Л. в песок по самую грудь, но ноги уже касались дна.

Из книги нелегко вырвать страницы, но это все-таки моя история, так что Питер знал, о чем просить. Он никогда не заискивал, не унижался и не клянчил, как многие до и после него.

— Ты же способен на все.

— В разумных пределах. — «олд-фэшнд» был хорош до неприличия, так что пределы несколько раздвинулись. — Например, я не способен вырвать из твоей груди глупую любовь к Л.

— Этого я и не прошу. Тут дело скорее в Аднане и этом стуке в дверь...

Я вздохнул. В кабинете заиграла музыка — протяжные духовые, гитара, заглушенная настолько, чтобы не быть навязчивой, серебряная дробь и сухое щелкание малого барабана. Без вокала. Импровизация, уходящая в странное.

— Убить его? Жизнь драконоборца всегда под угрозой. Одна ошибка — и все. А ведь от ошибки не застрахован даже многоопытный Аднан.

— Я разрываюсь, — признался Питер. — Еще никогда я не был настолько близок к тому, чтобы ради нашей дружбы попросить тебя сделать это. Но прощу ли я себя потом?

— Можем проверить.

— Где он сейчас?

— Далеко от заваленный лавовыми буквами границы. Караулит дракона, который готовится взлететь. До того, как крылья войдут в силу, не больше двух недель. Это уже матерый...

...зверюга по любым меркам. Аднан высунул голову из укрытия. Лежал он в борозде, оставленной брюхом ползущего дракона. Чудовище сидело неподалеку, махало крыльями, все еще недостаточно мощными, чтобы оторвать от земли массивное туловище. Гребень на спине угрожающе ощетинился, словно таким образом дракон выражал свое недовольство. Как и всем сородичам, ему не терпелось подняться над облаками, чтобы, с легкостью преодолев расстояние, немыслимое для ползучего ящера, разноцветной молнией обрушиться на какой-нибудь из городов, спалить, отравить, пожрать и превратить обитаемый клочок земли в пустошь, породившую всех драконов. Драгоценные камни, служившие дракону броней, переливались на солнце, слепили Аднана, не позволяли прицелиться.

Винтовку Аднан любил. Человеческие штампованные образцы не били так далеко, как его уникальная, гномской работы. На прикладе из коры древнего энта Аднан вырезал имя жены, а также ставил зарубки по счету убитых драконов. Пока что выходило девять плюс один. Пули у него тоже были не абы какие, а заговоренные. Порох в них содержал частички толченых единорожьих копыт, а отлили их из метеоритного металла.

— Он лучше пробивает шкуру? — спросил Питер.

— Драконью шкуру не пробить пулей, Аднан всегда стреляет в глаз. Или туда, где от панциря отвалились камешки. Но метеоритный металл все равно ценен. Драконы порождены землей, поэтому небесные элементы отравляют их кровь, причиняют...

...невыносимые страдания. Аднану был нужен единственный верный выстрел. Отравленный метеоритным металлом дракон ничего не соображает от боли, мечется и кашляет ядом. Тогда-то и стоит подобраться ближе, отворить кровь на руке, произнести молитву и выпустить силу огненной крови. Кровь человека-ящера и кровь дракона почувствуют друг друга, и примитивный разум твари покорится драконоборцу. Аднан прикажет далекому родичу умереть — и тот умрет, потому что у него не останется другого выхода.