Нико ошеломленно кивнул, глядя, как веревки и доски взмыли в воздух над килем, отмечая места, где необходимо разместить постоянные элементы. Трое плотников помогли отмерить точки отсчета на киле. Двое работали на шпангоутах, а третий выкрикивал результаты Леонардусу, который записывал получившиеся цифры на бумагу.
Леонардус почесал затылок и, поморщившись, сказал:
– Вот это самое сложное. Доски корпуса должны сужаться от носа к корме – вот так, понимаешь? Если сужение слишком резкое, галера будет вихлять, как пьянчужка, выходящий из таверны! Если сужение слишком плавное, она будет барахтаться в море, как свинья в луже. А вот теперь пойдем-ка поколдуем!
Развернувшись, он зашагал к плазу, где надо было разложить, распилить и соединить изогнутые футоксы – нижние шпангоуты корпуса. Туда Леонардус не пустил никого, кроме своего нового помощника Нико.
– Это я всегда делаю только сам, – объяснил ему Леонардус. – Никто никогда не видел, как я это делаю, и – Христом клянусь! – не увидит. Ты здесь только по настоянию Юсуфа, но это не важно. Тебе надо сто раз увидеть, как я это делаю, прежде чем ты поймешь, что происходит, но я все равно сдохну раньше, чем сделаю это еще сто раз!
Нико заглянул Леонардусу через плечо: тот нарисовал на бумаге полумесяц.
– За радиус берем то, насколько кормовой шпангоут уже в основании, чем мидель-шпангоут, – бормотал он, привычными движениями перемещая компас по бумаге. – Потом рисуем восемь параллельных линий внутри, вот так… Каждая линия – это каждый пятый шпангоут, и под конец я смогу рассчитать размеры каждого шпангоута. – Через несколько минут он с довольным видом разогнулся и посмотрел на свое детище. – Боже, только глянь на эту линию! Это же изгиб женского бедра изнутри, там, где соединяется… – Покосившись на Нико, мастер улыбнулся. – Ну, ты про это пока еще ничего не знаешь, да, парень? Вот так все выглядит правильно, а больше тебе пока знать и не надо. У меня стояк от одного вида! Сегодня вечером позову шлюху, клянусь отсутствующими причиндалами Иисуса!
Он начал переносить на чертеж мерки, которые записал со слов плотников, читал вслух и переписывал:
– Пятнадцать, четырнадцать и три, тринадцать и восемь, тринадцать и два…
– Прошу прощения, – вдруг перебил его Нико. – Вы сказали «тринадцать и восемь»?
– Да, а что?
– Тринадцать и шесть. Я слышал, что крикнул вам плотник.
– Что за чушь, парень?! Я же записал, вот смотри! – нахмурился Леонардус и показал бумагу Нико, но тот даже не понял, куда смотреть. – Да чего я тебе показываю-то?! Ты же даже читать не умеешь!
– Не умею, господин, – ответил Нико. – Но это не важно. Он сказал «тринадцать и шесть». Вы просто неверно записали, вот и все.
– Кровь Христова, парень… – Леонардус собрался было вернуться к работе, но все-таки отвлекся. – Что ж, хорошо, проверим!
Они вышли на улицу, и Леонардус собственноручно переснял мерки.
– Тринадцать и шесть, и правда, – покачал он головой.
Зайдя внутрь, Леонардус снова склонился над чертежом и внес нужные поправки. На лице появилось любопытство, и мальтиец медленно выпрямился.
– Как ты это сделал? – спросил он.
– Что?
– Запомнил одно число из сотни и понял, что я ошибся. Как ты это сделал?
– Точно не знаю. Просто я это умею, – пожал плечами Нико.
Некоторое время Леонардус молча смотрел на мальчика. От его взгляда Нико стало не по себе, потому что в глазах мастера внезапно промелькнул холод.
– Что я сказал по поводу второго шпангоута? – тихо спросил мастер. – Ты запомнил?
– Да, господин. Его размер определяется двумя наименьшими мерками от средней нижней точки до второй отметки, – произнес Нико, не имея ни малейшего представления, что все это значит.
Леонардус уставился на него, постепенно начиная понимать, что происходит.
– Эль-Хаджи Фарук знает, что ты это умеешь? – спросил он с неожиданной злостью в голосе, и Нико заметил, что все его тело напряглось.
– Да, господин, – сжавшись, ответил Нико. – А что такого? Он сказал, что это хороший фокус для рынка, вот и все. Что когда-нибудь я буду выступать в цирке с мартышками.
Леонардус бросился на Нико, словно тигр, схватил его за плечо и ударил о стену. Задыхаясь, Нико болтался в его руках, совершенно ничего не понимая. Побагровев от гнева, Леонардус орал:
– Ах ты, грязный сын шлюхи! Вонючий подлец! Во имя крови Христа, ты за мной шпионил!
– Нет! – зарыдал Нико. – Никогда! Я не понимаю, о чем вы! Я не шпионил! Я же просто смотрю!
– Да он готов убить за мои секреты! – схватив Нико за запястья, закричал Леонардус. – Ему не удавалось выведать их у меня другим способом, а теперь он получит их от тебя! Что ты ему рассказал??? – рявкнул он, бешено вращая покрасневшими глазами. – Что ты ему рассказал??? – повторил он вопрос, встряхнув Нико, и швырнул его на пол.
– Ничего! – задыхаясь, крикнул Нико. – Его даже нет дома! Никто меня ни о чем не просил!
– И не попросит! – Леонардус схватил со стола острый дексель и шагнул к Нико. – Потому что мертвые не говорят!
Нико закрылся рукой, чтобы защититься от удара острого как бритва инструмента, которым мастер мог бы отсечь ему голову одним махом.
– Умоляю, Леонардус, поверьте мне! Я ненавижу их! Я никогда им ничего не скажу!
Мастер уже приставил лезвие, по шее Нико потекла струйка крови.
– Они тебя заставят! Отрежут тебе пальцы на ногах, как мне! Вывернут тебя кишками наружу и бросят их собакам, а ты будешь смотреть! Сколько ты сможешь хранить тайну, если тебя начнут поджаривать на медленном огне? Ты сам будешь умолять их выслушать тебя, чтобы они оставили тебя в живых!
– Я им навру! Я стану рыцарем! Я никогда не стану помогать им, и пусть отрежут мне пальцы! Я не такой трус, как вы!
Леонардус дернулся, словно его ударили. Тяжело дыша, он опустился на пол. Лезвие дрожало у него в руке. Хитрый засранец Фарук! Алжирские галерные мастера владели искусством кораблестроения, а Леонардус познал кораблестроение как науку. Алжирцы неплохо справлялись со своим делом, но они прекрасно знали, что его корабли превосходят их по максимальной скорости, пусть всего на минуту, но иногда именно эта минута и решала, вернется галера домой с богатой добычей или с пустыми руками, а может, и не вернется вовсе.
Корсары требовали его галер. Фарук мог бы продавать в пять раз больше, если бы Леонардус мог строить больше. Конечно, возможно, это был просто вопрос времени и рано или поздно Фарук все равно бы разузнал его секреты – за ними охотились все верфи, такие секреты были у всех мастеров, и каждый мастер хранил их в тайне, – но Леонардус не собирался облегчать ему задачу. Тайные знания позволяли ему сохранить голову на плечах. Он знал, что должен убить Нико, убить прямо сейчас и разобраться с угрозой раз и навсегда. Но за проведенное вместе время он успел полюбить Нико, к тому же тот еще не видел всего процесса, а от обрывочных знаний Фаруку было мало толку. А ложные сведения, вдруг понял Леонардус, могли еще и навредить ему.
– Что ж, хорошо, парень, – кивнул он. – Поговорим как мужчина с мужчиной. Я верю слову соотечественника. Когда они наконец начнут расспрашивать тебя, скажешь им, что ничего не знаешь. Если выдашь им все слишком легко, они поймут, что здесь что-то не так, и тебя высекут. Так что поводишь их за нос, а потом расскажешь им вот что!
Остаток дня Леонардус рассказывал Нико тайные математические формулы построения корабля, который пойдет на дно, как только выйдет в море.
Первая жена Эль-Хаджи Фарука оказалась бесплодной. Многие мужчины в такой ситуации развелись бы, но Фарук этого не сделал. Сына Юсуфа ему родила вторая жена. Она умерла при родах, и Амира осталась главной женой хозяина.
Она изо всех сил старалась доставить ему удовольствие в постели. Какое-то время он пылал к ней страстью, но с тех пор много воды утекло, и уже много лет он не навещал ее покои. Если господин желал женщину, то приходил к одной из младших жен или к наложницам, имевшимся у него в каждом городе, где пролегал его путь. Но чаще всего Эль-Хаджи Фарук предпочитал мальчиков. Амира спокойно делила мужа с другими, особенно когда поняла, что не сможет родить ему наследников, но, когда он перестал желать ее вообще, не выдержала и стала заводить любовников – десятками, свободных и рабов, мавров и берберов, иногда даже Аббаса, огромного чернокожего, пока ее муж в пьяном беспамятстве спал под крышей того же дома. Опасность возбуждала ее так же сильно, как его – мальчики.
