1966 Спасибо В наш трудный, но все-таки праведный век, Отмеченный потом и кровью, Не хлебом единым ты жив, человек, — Ты жив, человек, и любовью. Не злись, что пришла – оттеснила дела, Не злись, что пришла – не спросила, Скажи ей спасибо за то, что пришла, Скажи ей за это спасибо!.. Когда удается одерживать верх Тебе над бедою любою, — Не волей единой ты жив, человек, — Ты жив, человек, и любовью. Не хнычь, что была, мол, строптива и зла, Не хнычь, что была, мол, спесива, Скажи ей спасибо за то, что была, Скажи ей за это спасибо!.. 1966 Открытие Мир, кажется, зачитан и залистан — А все же молод, молод все равно! Еще не раз любой из древних истин В грядущем стать открытьем суждено. И смотришь с удивленьем кроманьонца, И видишь, пораженный новизной, Какое-то совсем иное солнце, Иное небо, шар земной… О радость первозданных откровений! О сложность настоящей простоты! Мы топим их в пучине чьих-то мнений, Сомнений и житейской суеты. Они даются горько и непросто, Который век завидовать веля Безвестному Колумбову матросу, Что первым хрипло выкрикнул: «Земля!» 1966 Как в стене замуровали-заклевали Как в стене замуровали-заклевали. А забвение – надежная стена. Не оставили для тайны заклинаний, По которым открывается она… Все пустое – зренье, слух и осязанье, — Нужно знать свое волшебное «сезам». И в надежно замурованном Сезанне, Скрипнув, медленно откроется Сезанн. 1966 На дорогах смола растоплена На дорогах смола растоплена, А автобус идет в Ростокино, А в автобусе только я да ты, Да в газетном кулечке ягоды, А в губах твоих земляничина, Будто ранка, что не залечена… 1966 Все справедливо. Никаких обид Все справедливо. Никаких обид. Зовут к обеду. И в крови коленка. А всякий невоюющий – убит, И что еще противнее – калека. Но в праведности дела убежденный, Мальчишка хочет честного конца, И словно два некормленных птенца, Пищат его мозоли из ладоней. Он моет руки. Он глотает суп. Глядит на мир бесхитростней агитки. А там, внутри, – вовсю вершится суд, Где судьями встают его обидки. …А нынче судишь проигрыш незло, Пытаясь быть раздумчивым и веским: Ну что же, говоришь, – не повезло, А драться в общем незачем и не с кем. Ты ждал врага? И вот оно сбылось! Теперь ни в коем случае не драпай, Припоминай свою былую злость, Дерись сегодня – той, ребячьей дракой. Пусть детство проступает сквозь туман, Подчеркивая трудность испытанья, И давний незаслуженный тумак Становится моментом воспитанья! 1966 Ленка А я, представьте, не верю в эту ночь. Огни мерцают фарами, В купе бренчат гитарами, А Ленка курит в тамбуре И смотрит в ночь, в такую ночь — Что поскорей бы утро, Иначе поздно чем-нибудь помочь. Припев: Солнцу пожалуйся, Ветру пожалуйся, Шпалы за поездом Пересчитай. Только, пожалуйста, Только, пожалуйста, Ленка, прошу тебя, Не уезжай! Такой уж странный Ленка человек — Стоит и молча кается, И не реветь пытается, И проклинает аиста, Что в этот мир меня принес, Ужасно глупый аист, Ему бы залететь не в этот век. Ты видишь, вон горит моя звезда. Ты спишь – дождями светлыми, Полынью перед вербами, Морями или ветрами, — А там – в огнях Караганда, И пахнет чем-то горьким, Чем пахнут все чужие города. А чем нехороша Караганда? Колючими ответами, Сырыми сигаретами, Вокзальными буфетами, Как конвоиры – продавцы, Прилавки, как лафеты, А ты кусаешь губы – не беда. Вон парочка, московская точь-в-точь. Сейчас они расстанутся — И что тогда останется? Дожди и эта станция, И эта ночь, такая ночь — Что поскорей бы утро, Иначе поздно чем-нибудь помочь… 1966 Песня о последней беде, как бы её спела Жюльетт Греко Когда в преддверьи чуда мирового Уже вздохнуть и кашлянуть грешно — Тогда бесплотный стебель микрофона Вдруг обретает плоть Жюльетт Греко. Спешите, члены клубов и правительств: Здесь за комедиантские гроши Распродают – девчонка и провидец — Рентгеновские карточки души. Число людских печалей убывает, — Поет Жюльетт, – но верно, что всегда У каждого счастливчика бывает Одна непроходящая беда. Как горожане, грезя сельским раем, Бегут в леса, в коттеджи и к воде, Так мы из наших счастий удираем К своей одной-единственной беде. Как к таинству большого очищенья, Скрываясь от знакомых и родных, Мы прибегаем к краешку ущелья, Где давеча звенел еще родник… И вдруг – следы недавнего кощунства: Здесь кто-то, разбитной и молодой, Уже посмел беды моей коснуться И объявил ее – своей бедой. Тот вор – он был слепым и беспощадным… А может быть, по-своему он прав? Но странно, что счастливчик стал несчастным, Последнее несчастье потеряв… |
