Поэты браконьерствуют в Михайловском,
Капканы расставляют и силки,
Чтоб изловить нехитрой той механикой
Витающие в воздухе стихи.
Но где ж они, бациллы вдохновенья,
Неужто не осталось ничего?
Пошарьте-ка в чернильнице у гения
Да загляните в шлепанцы его!..
Ищите же, спешите же, усердствуйте,
Дышите глубже, жители столиц,
Затем, чтоб каплю пушкинской эссенции
В своих разбойных легких растворить!
А впрочем, разглядим их в новом качестве,
Оставив обличительный трезвон:
Ей-богу, в их как будто бы чудачестве
Есть свой – весьма трагический – резон!
Всю жизнь они потели от усердия,
Хватая друг у друга черпаки,
А вот теперь им хочется бессмертия,
Щепотку ирреальной чепухи!..
Назначенные временно великими,
Они в душе измученной таят
Тоску по сверхтаинственной религии,
Религии по имени т а л а н т.
И хоть они публично почитаемы
За их, как говорится, трудодни, —
Они никем на свете не читаемы,
За исключеньем собственной родни.
И хоть у них, певцов родной истории,
Сияет финский кафель в нужниках, —
Им сроду не собрать аудитории
В родном дворе, не то что в Лужниках.
И хоть начальство выдало по смете им
От общих благ изрядную щепоть, —
Им вскоре стало ясно, что бессмертием
Заведует не Суслов, а Господь!..
Кто в этом виноват – судьба ли грешница,
Начальство ли иль собственный нефарт, —
Но им теперь во сне такое грезится —
В былое время хлопнул бы инфаркт:
Что все они в джинсовом ходят рубище,
И каждый весел, тощ и бородат,
Что их стихи – отважные до грубости —
Печатает один лишь самиздат,
Что нет у них призов и благодарностей,
Тем более – чинов и орденов,
И что они – не мафия бездарностей,
А каждый – одарен и одинок!
Поэты браконьерствуют в Михайловском —
И да простит лесничий им грехи!..
А в небесах неслышно усмехаются
Летучие и быстрые стихи!..
Они свистят над сонными опушками,
Далекие от суетной муры,
Когда-то окольцованные Пушкиным,
Не пойманные нами с той поры!..
Ему какой уж месяц нет письма,
А он меж тем не ленится и пишет.
Что сообщить?.. Здоровьем он не пышет,
И это огорчительно весьма.
Он занемог и кашлял целый год,
Хвала его тобольской дульцинее:
Он мог бы захворать еще сильнее,
Когда б не своевременный уход.
Но что он о себе да о себе,
Унылый пимен собственных болезней!
Куда важней спросить – да и полезней! —
Что слышно у собратьев по судьбе?
Как друг наш N.? Прощен ли за стихи?..
Он числился у нас в дантонах с детства!..
(N. поступил на службу в министерство,
Публично осудив свои грехи.)
Как буйный R.? Все так же рвется в бой?..
О, этого не сломит наказанье!
(R. служит губернатором в Казани,
Вполне довольный жизнью и собой.)
А как там К.? Все ходит под мечом?..
Мне помнится, он был на поселенье!..
(К. взят на службу в Третье отделенье
Простым филером, то бишь стукачом.)
Как вам не позавидовать, друзья,
Вы пестуете новую идею.
Тиран приговорен. Ужо злодею!
Зачеркнуто. Про то писать нельзя.
Однако же ему не по себе.
В нем тоже, братцы, кровь, а не водица.
Он тоже мог бы чем-то пригодиться,
Коль скоро речь заходит о борьбе!
Таких, как он, в России не мильен,
И что же в том, что он немного болен?
В капризах тела – точно, он не волен,
Но дух его по-прежнему силен.
Он пишет им, не чуя между тем,
Что век устал болтать на эту тему.
Нет добровольцев бить башкой о стену,
Чтоб лишний раз проверить крепость стен.
Все счастливы, что кончилась гроза!..
…А он, забытый всеми, ждет ответа,
Тараща в ночь отвыкшие от света
Безумные навыкате глаза…
