Она вздрогнула, словно забыла, где находится, и что он тоже здесь. Маати поймал ее взгляд, и она улыбнулась.

— Прекрасно. Да, я себя прекрасно чувствую, — сказала она странным голосом. Тихим, томным и расслабленным. Как после секса. Он принял позу, которая спрашивала, не пропустил ли он чего.

— Нет, ничего, — сказала Ванджит; и потом, словно отвечая на другой вопрос, добавила: — Ничего плохого.

Вскоре после полудня Ота шел по извилистой дорожке, ведущей из дворцов к бывшему дому поэта. Он был почти мальчишкой, когда в первый раз прошел этим путем, и с тех пор многое изменилось. Дорожка была сделана из белого разбитого мрамора с бордюрами из промасленного дерева. Мост, перекинутый через пруд, почернел от времени; даже волокна дерева, казалось, огрубели. Одна из рощиц, придававших дому поэта ощущение разъединенности от дворцов, сгорела. На место сгоревших деревьев посадили белые саженцы дубов, выглядевшие тонкими, неловкими и какими-то юношескими. Когда-нибудь, лет через десять, они будут нависать над дорожкой.

Он задержался на верхней точке арочного моста и поглядел в темную воду. Карпы-кои лениво плавали под поверхностью, оранжевые, белые и золотые спины появлялись из-под кувшинок и опять исчезали. Человек, отражавшийся в поверхности пруда, выглядел старым и усталым. Белые волосы, серая кожа. Время согнуло его плечи и сделало щеки впалыми. Ота вытянул руку, и отражение повторило его жест, словно они были старыми друзьями, приветствовавшими друг друга.

Когда он добрался до дома, тот показался менее изменившимся, чем ландшафт. Нижний этаж все еще имел стены, которые скользили по пазам, как жалюзи; когда они раздвигались, дом превращался в открытый павильон. Полированное дерево, казалось, сверкало под светом осеннего солнца. Он почти представил себе Маати, сидящего на ступеньках лестницы, как тогда. Ему шестнадцать зим, и он носит коричневое платье поэта так, словно это знак почета. Или Хешая с лягушачьим ртом, поэта, которого Ота убил, чтобы помешать убийствам невинных. Или Бессемянного, прекрасного и непостижимого раба Хешая.

Вместо них на обтянутой шелком кушетке сидел Фаррер Дасин, с книгой в одной руке и трубкой в другой. Ота небрежно подошел с дому, словно они были торговцы или рабочие, люди, не несущие на плечах бремя достоинства. Гальт закрыл книгу, когда Ота поднялся на первую ступеньку.

— Высочайший, — сказал он на хайятском.

— Фаррер-тя, — ответил Ота.

— Никого из них здесь нет. Они, вероятно, собрались в одном из дворцов поменьше. Мне кажется, что одна из высокоавторитетных дам вашего двора хвастает своим богатством под видом обсуждения шелковой одежды.

— Обычное дело. Особенно, если есть кого впечатлить, — сказал Ота. — Но я удивлен, что Ана-тя решила поучаствовать.

— Я тоже, откровенно говоря. Но я уже отчаялся когда-нибудь понять женщин.

Легкий, неформальный тон, который говорил гальт, мог быть предложением мира, а мог быть и оскорблением. Трудно сказать. Скорее всего ими обоими. Из трубки поднимался тонкий серый дым, пахнувший вишнями и корой дуба.

— Я не собирался навязываться, — сказал Ота.

— Да, — сказал Фаррер Дасин. — Насколько я могу себе представить, не собирался. Я отослал слугу. Если хочешь, можешь сесть.

Ота, император городов Хайема, притащил деревянный стул с высокой спинкой, поставил перед гальтом, сел и откинулся назад.

— Я немного удивился, что ты решил поговорить со мной, — сказал Фаррер. — Мне казалось, что мы общаемся только через мою семью.

В воздухе прозвенел комар, Ота задумался. Фаррер Дасин ждал с радушным выражением на лице. Сложная задача.

— За прошлый год мы много раз встречались и разговаривали, Фаррер-тя, — сказал Ота. — И я не верю, что когда-нибудь отказывался общаться с тобой. Что касается твоей семьи… В первый раз у меня не было выхода. Совет собирался отказать мне, и был шанс, что ваши женщины могут стать союзниками. Во второй раз Ана сама пришла ко мне. Я не искал с ней встречи.

Фаррер посмотрел на Оту серо-зелеными глазами, такими же загадочными, как море.

— Что привело тебя сюда, высочайший? — спросил Фаррер.

— До меня дошли слухи, что решение ссудить мне корабли ослабило твою позицию в совете. И я надеялся предложить какую-нибудь помощь.

Фаррер затянулся и показал на пруд, дворцы, окружающий мир. Потом заговорил, и дым трубки, казалось, сделал его слова твердыми и серыми.

— Я потерпел неудачу. И это знаю. Меня заставили силой согласиться на союз между нашими домами, как и половину других советников. Обо мне не стали думать хуже, за исключением тех немногих, кто по-настоящему поддержал твой план. Они никогда не думали обо мне хорошо. А потом я дал соблазнить себя и стал помогать тебе, так что те, кто полюбил Ану после ее маленькой речи, решили, что мной правят капризы девушки, еще не достигшей двадцати зим. И, хуже всего, я не могу сказать, что они ошибаются.

— Ты любишь ее, — сказал Ота.

— Я люблю ее слишком сильно, — сказал Фаррер с мрачным выражением на лице. — Это дает мне возможность не обращать внимания на собственные мысли.

На мгновение мысли Оты задрожали и понеслись на запад — к Идаан и ее охоте. Он с трудом вернул их назад.

— Город, который ты помогаешь защитить, бесценен, — сказал Ота. — Люди, чьи жизни ты спасаешь, не посчитают тебя хуже, услышав мудрые слова от твоей дочки.

— Да, — хихикнул Фаррер, — но они не советники, верно?

— Да, не советники, — сказал Ота. — Насколько я понял, ты вкладываешь деньги в сахар. К востоку от Сарайкета есть плантации сахарного тростника, но большая часть того, что у нас есть, идет из Бакты. Там земля намного лучше. Если Чабури-Тан падет, последствия почувствуем не только мы, но и все Западные земли.

Фаррер неопределенно хмыкнул.

— Просто удивительно, как много бактианских товаров течет через Чабури-Тан. Не так много, как через Сарайкет, но все равно очень много. До острова легко добраться. Это хорошее место для торговли с югом. Обаром, Эймоном. И Дальним Гальтом, кстати. Ты знаешь, что почти вся руда из Дальнего Гальта проходит через порт Чабури-Тана?

— Меньше, с тех пор, как ты поднял налоги.

— Не я устанавливаю эти налоги, — сказал Ота. — Я назначаю руководство порта, Обычно они платят определенную сумму за эту привилегию и потом пытаются вернуть деньги, пока не истек срок их полномочий.

— И как долго длятся их полномочия?

— Пока императору нравится, что они занимают это место, — ответил Ота. — Пока я считаю, что они хорошо работают, поддерживая порт и поток кораблей, идущих через него. Тогда они могут занимать свои посты годами. Но, если они плохо управляются с делами и требуется флот, чтобы спасти город, их можно заменить.

Хмурое лицо Фаррера было самым приятным, что видел Ота за утро. Правда состояла в том, что гальт нравился Оте не больше, чем он гальту. Их нации давно враждовали друг с другом, и, несмотря на все усилия Оты и Иссандры, их поколение умрет врагами.

Но как бы мало Фаррер не нравился Оте, то, что он делает сейчас, предназначено для людей, которые еще не родились, не зачаты. Ота играет в долгую игру, которая будет длиться дольше, чем ему осталось жить.

Гальт кашлянул, цыкнул зубом и наклонился вперед.

— Прости меня, высочайший, — сказал он официальным тоном. — Но о чем мы говорим?

— Я назначу тебя или твоего представителя присматривать за портом Чабури-Тана, — сказал Ота. — Это, как мне кажется, продемонстрирует, что я действительно стремлюсь объединить наши народы, а не только хочу заполучить ваших дочерей.

— И тогда совет решит, что мной управляют не только дочь и жена, но и император. Что он купил меня, верно? — Тон Фаррера был скорее веселым, чем агрессивным.

Ота вынул из рукава маленькую книгу и протянул ему.

— Отчет о работе порта Чабури-Тан, — сказал Ота. — Мы — империя павших городов, Фаррер-тя. Но раньше мы стояли так высоко, что, падая все эти годы, мы все равно находимся выше большей части мира.