Гальт зажал трубку между зубов и взял протянутую книгу. Ота ждал, пока Фаррер листал тонкие страницы. И увидел, как брови гальта взлетели вверх, когда тот добрался за итоговых сумм за четверть года, и еще раз, за полгода.

— Ты захочешь ответной услуги, — сказал Фаррер.

— Ты уже ссудил мне корабли, — сказал Ота. — И своих моряков. Давай посмотрим, какое впечатление это произведет на совет.

— Ты можешь позволить себе потратить так много золота, чтобы заставить их ревновать?

— Я знаю, что Ана-тя не хочет выходить замуж за Даната. Я надеюсь, что это может изменить ее позицию. Поэтому я без сожаления отдаю золото деду моего внука, — ответил Ота.

— А если она не изменит своего решения? — нахмурился Фаррер. Его глаза сузились, словно у купца в порту, услышавшего о подозрительно выгодной сделке.

— Тогда я сделал плохую ставку, — сказал Ота. — Мы все играем, Фаррер-тя, с утра до вечера.

Фаррер Дасин не ответил, но расслабился, засмеялся и сунул книгу за пояс. Ота принял позу конца встречи. С оттенком положительного результата, который Дасин, скорее всего, не заметил, но Оте было все равно. Он сделал это как себя, так и для гальта.

Дорога во дворцы показалась короче, его не так преследовала ностальгия. Вернувшись в свои комнаты, он разрешил переодеть себя в официальную одежду, и началась долгая медленная дневная работа. Двор традиционно жужжал, как ритуалами, так и требованиями. Из-за постоянных домыслов о судьбе договора с гальтами, каждая грань политической и экономической жизни империи колебалась, как мачта корабля в бурном море. Ота делал все, что мог, чтобы залить маслом бушующие волны. И, по большей части, ему это удавалось.

Стояла середина осени. До раннего заката Ота увидел, как главы гальтских и хайемских гильдий каменщиков обсуждают контракт, по которому уже принял решение гальтский Верховный Совет. Он принял двух членов Верховного Совета и троих из высших семей утхайема. И — самое яркое мгновение дня — появился внешне совершенно невозмутимый представитель Обара, который принес подарки и уверения в добрых отношениях между его маленькой страной и городами Хайема.

Никаких посыльных от Идаан или Эи. Вероятно его сестра все еще в дороге, мчится из Сарайкета в Патай. Нет никаких оснований ожидать письмо так скоро; тем не менее, когда слуга вошел в покои со сложенным листом, живот Оты скрутило, пока он ломал печать.

Вечер начался с банкета в честь Баласара Джайса и того, что гальтский Совет называл вторым флотом, а утхайем — пренебрежительно и в беседах между собой — другими кораблями. В большом зале развевались прекрасные одежды и шелковые флаги. Музыканты и поющие рабы, скрытые за занавесками, наполняли воздух нежной музыкой гальтских композиторов. Свет фонарей из цветного стекла вселял чувство принадлежности к другому, более нежному миру. Ота сидел на высоком помосте, рядом с Баласаром. Данат, одетый в официальное черно-золотое платье, сидел среди высших утхайемцев. Там была и Шиия Радаани. Ота заметил Фаррера и Иссандру, сидевших вместе с другими гальтами, но не смог найти Ану. Он попытался не нервничать и не думать об ее отсутствии.

Еда и напитки были приготовлены лучшими поварами, которых Ота сумел найти. Классические гальтские блюда были сделаны если не легкими, то менее тяжелыми; плюс блюда, приготовленные в духе всех городов Хайема; все они подавались вместе с пиалами лучшего вина, которое мог предложить этот мир.

Мир, вот что говорил Ота этим праздником. Мы посылаем наших солдат и моряков сражаться и умирать вместе, так что пусть будет мир между нами. Если не может быть мир во всем мире, пускай, по меньшей мере, мир будет здесь. Ему нравилось, что молодые люди обеих стран сидят вместе и разговаривают; его беспокоило, что так много мест утхайемцев остались пустыми.

Он не видел, что Иссандра исчезла, пока не получил от нее записки. Очень молодой слуга, не более шестнадцати зим, подошел к Баласару со шкатулкой из кованого золота. Баласар вынул из нее сложенный лист, прочитал, кивнул и отослал юношу. Музыканты, стоявшие совсем близко, перешли к легкой задумчивой песне. Баласар наклонился к Оте, словно собирался сказать что-то о музыке.

— Это для тебя, — прошептал генерал.

Генерал Джайс, передайте, пожалуйста, эту записку императору, быстро и в как можно большей тайне. Я бы предпочла, чтобы никто не знал, что я переписываюсь с ним, но у меня нет времени.

Император. Пожалуйста, простите мою записку, но, как мне кажется, кое-что произойдет в лунном саду третьего дворца в самом начале развлечений. Я уверена, что вы бы хотели это увидеть. Выберите нужное мгновение и присоединяйтесь ко мне.

Записка была запечатана личной печаткой Иссандры Дасин.

Баласар молча глядел на него. Ота сунул записку в рукав. До начала выступления акробатов и танцовщиц оставалось меньше пол-ладони, сейчас выступали дрессированные собаки и глотатели огня. Времени осталось немного.

— Мне это не нравится, — сказал Ота, наклоняясь к Баласару так, чтобы никто не подслушал.

— Ты думаешь, это заговор, — сказал Баласар. — Кто-то хочет убить тебя.

— Не исключено, верно?

Баласар улыбнулся и посмотрел в зал, его глаза мигнули, словно он искал спрятанных лучников.

— Она послала письмо через меня, — сказал Баласар. — Обеспечила свидетеля. Если бы я, скажем, собирался убить тебя, я бы так так не сделал. Тем не менее, если пойдешь, возьми с собой стражника.

Ота чувствовал тяжесть записки в рукаве; легкая, как пух, она все таки привлекала все его внимание. Он уже почти решил проигнорировать ее, но, когда фанфары протрубили о начале развлечений, заметил, что Данат исчез. Он тоже соскользнул с задней стороны помоста, выбрал двух стражников, которых знал, и поторопился к третьему дворцу.

Лунный сад был построен в форме театра; большие полукруги вырезанных из камня ярусов, сходившихся к сцене, были покрыты мхом и снежным плющом. В глубине сада прятались три старых деревянных двери, которые вели в коридоры, где могли посидеть актеры или музыканты, ожидавшие своей очереди. Когда Ота появился, в саду было темно, никакой фонарь не освещал тропинки. Стражники, шедшие сзади, были молчаливы, как тени.

— Ота-тя, — прошептал женский голос. — Сюда. Быстро.

Иссандра сгорбилась в темноте под задушенной плющом ивой. Ота неуверенно пошел вперед, сложив руки в форме вопроса. Иссандра не ответила, уставившись на стражников за его спиной. На ее лице, еле заметном в полумраке, появилось неодобрение, которое быстро сменилось пониманием. Она жестом показала, что они все должны подойти к ней.

— Что это? — спросил Ота, тоже сгорбившись в темноте.

— Тише, — прошептала Иссандра. — Они уже почти здесь. А, вот они. Тише, вы все.

Одна из деревянных дверей в начале сада открылась, свет фонаря пролился на зеленый мох и черную землю. Ота прищурился. Из двери вышла Ана Дасин. Она надела грубый плащ на то, что казалось простым крестьянским платьем, но лицо и прическа выдали бы ее в самой захудалой чайной. Она выглядела девушкой, захотевшей путешествовать инкогнито без понимания, как. Пока Ота глядел, она подняла свой фонарь, осветила широкий каменный изгиб и села на него.

— Что за… — прошептал он.

Иссандра зажала его рот ладонью. Один из стражников шевельнулся, но Ота махнул ему оставаться на месте. Никто не имел права затыкать рот императору Хайема, но он был слишком заинтересован, чтобы портить все из-за этикета. Кроме того, ему было наплевать на этикет.

Еще одна дверь задвигалась и со скрипом отворилась. Появился Данат. Ота скорчился под ивой, пытаясь быть очень-очень тихим. Ему совсем не хотелось, чтобы дети застали его за таким малодостойным занятием, как подслушивание. Данат заговорил, его слова были отлично слышны.

— Я получил твое письмо. Я здесь.

— И я получила твое стихотворение, — сказала Ана.

Из-за темноты Ота не видел, вспыхнули ли щеки Даната, но заметил беспокойство в позе сына.