…Сегодня видны все те же холмы и крепко осевшая на них деревня. Только поднялись, схватились ветвями деревья на склоне к прудам. И теперь уже не увидишь отсюда Подольск, как бывало прежде, в погожий день.

Там, где находился раньше детский дом — в тесном рубленом двухэтажном доме, теперь тоже музей. Восстановлены, как были прежде, зал со сценой — здесь, наверное, репетировали ребята концерт для Владимира Ильича, — классная комната, спальня воспитанников.

Чуть поднялись из снега тонкие стволы вишен. Одни из последних гостей Владимира Ильича — глуховские рабочие привезли в подарок восемнадцать вишневых деревьев. Тот вишневый сад отжил свое, и недавно посадили новый.

По снегу петляют заячьи следы, спускаются по склону, кружатся подле беседки. На многие километры вокруг восстанавливаются леса, закладывается огромный заповедник. И зайчишка повадился вечерами скакать по парку. К тому же дежурные милиционеры подкармливают его, всякий раз приносят с собой то морковку, а то и кочерыжку… Последний раз на охоте Владимир Ильич был незадолго до смерти. Больного Ленина уговорили надеть тяжелую шубу с бобровым воротником. В кустах был скрыт санитарный возок. Ленин слышал звуки отдаленной погони и постепенно оживлялся, пытался встать. А собаки лаяли все громче, все ближе подходил гон. И Ленин весело улыбался — был таким, как прежде, — высвободил ухо из-под шапки, махнул здоровой рукой. Понеслись гончие. Заяц пошел к Горелому пню. — Вот и выскочил он. Выстрел. Заяц мелькнул и исчез. Ленин засмеялся, тихонько похлопывая рукавицами. Молодец заяц!

Петляют, петляют по старому парку заячьи следы…

Штрихи биографии

УЧИТЕЛЬ

В Симбирске в доме Ульяновых на Московской улице был первый том «Капитала» Маркса. Как был роман Чернышевского «Что делать?», изданный за рубежом и привезенный нелегально в Россию. Как хранили том стихов Некрасова, куда Илья Николаевич собственноручно вписал строки, вырванные цензурой, но не вытравленные из памяти. «Умрешь не даром…» — Илья Николаевич приписал взамен многоточия: «Дело прочно, когда под ним струится кровь». Не роковой смысл этих слов, а уважение к любимому поэту, очевидно, владело им в эти минуты.

«Капитал» привез из Петербурга вернувшийся домой на летние вакации Александр Ульянов. В его трагически короткой жизни это была последняя встреча с родными. Три с половиной десятилетия спустя старшая сестра Владимира Ильича А. И. Ульянова нелицеприятно выскажется в адрес тех биографов, которые возьмутся распространять легенду, будто бы студент Александр торжественно передал брату-гимназисту том «Капитала». «Как ни велико было влияние старшего брата и уважение к нему со стороны младшего, — писала она, — несомненно, что марксистом Вл. Ильич стал бы без всякой театральной передачи, настолько не вяжущейся с прямыми, чуждыми всякой ходульности характерами обоих братьев».

Тем летом Владимир Ульянов увлекался Тургеневым… Теперь-то мы знаем, как часто станет обращаться к нему Ленин — публицист, оратор. Говоря о либералах, непременно вспомнит того цивилизованного помещика с европейским лоском, который не идет на конюшню присмотреть, хорошо ли выпороли провинившегося лакея, — произносит, чуть разжимая губы: «Насчет Федора… распорядиться»… А тогда, признаться, увлечения Владимира смущали и старшего брата, и сестру. Обращаясь к тем временам, Анна Ильинична писала: «…может по нескольку раз перечитывать Тургенева, — лежит, бывало, на своей койке и читает и перечитывает снова, — и это в те месяцы, когда он жил в одной комнате с Сашей, усердно сидевшим за Марксом и другой политико-экономической литературой…»

Так и не открыл в Симбирске «Капитал»? Если верить воспоминаниям гимназического приятеля Ульянова, начали они было переводить этот труд с немецкого, но, не пробившись сквозь первые страницы, бросили. Было еще не под силу. Так же, как пытался в четырнадцать лет читать «Что делать?» Чернышевского и позже сам же заметил: «Это было никуда не годное, поверхностное чтение». А минует несколько лет, окажется в своей первой ссылке — в деревеньке — под Казанью — и в одно лето пять раз прочтет этот роман. И встреча с Марксом — она уже преодолена, но состоится позже — встреча, которая однажды и навсегда определит всю жизнь… В юности часто случается-торопливый задор, словно гребень волны, выносит нас так далеко, что лишь спустя годы удается вновь выйти к этим же рубежам, но теперь уже овладев ими…

Новый — 1889-й — год Ульяновы встретили в Казани: Владимиру Ильичу разрешено было вернуться из ссылки. Казань по тем временам считалась гнездом народничества, и там появлялись лишь первые группы молодежи, читающей на своих собраниях марксистскую литературу. Впрочем, как во всей России. Это был, по словам Ленина, период «утробного развития социал-демократии, как политической партии», — «число сторонников нового направления в России измерялось единицами». Тот же процесс, но в анализе неусыпного жандармского наблюдения, определялся следующим образом: «Эти кружки, состоящие преимущественно из интеллигентной молодежи и поднадзорных, изучали политическую экономию, экономическую историю России и занимались разбором и критикой народнических теорий, развивая в противовес им идеи научного социализма… Труды Маркса и Энгельса, Каутского, Либкнехта, Бебеля, Лафарга, Геда сделались модными книгами… Шла горячая работа по самообразованию, но только по самообразованию тенденциозному — социал-демократическому. Вырабатывался тип развитого, с большим запасом односторонних научных знаний интеллигента социал-демократа».

Это было время, когда в своей ранней юности социал-демократы, как заметит Ленин о себе самом и своих товарищах, еще «восторженно преклонялись перед героями террора». И самого Владимира Ульянова еще знают прежде всего как брата казненного революционера. Еще существует лишь одна на всю Россию марксистская организация — и та в Женеве — группа «Освобождение труда», а насчитывалось в ней вместе с ее создателем Г. В. Плехановым всего пять человек.

Еще непререкаемым, неоспоримым властителем дум остается Н. К. Михайловский — блистательный публицист, признанный социолог, философ, близкий в прошлом к «Народной воле», а теперь теоретик народничества… Как случается, однако, в жизни: твой голос все еще числится передовым, опубликовать твою статью и честь, и риск для любого прогрессивного издания, перед тобой еще преклоняются и молодежь, и умудренные опытом радикалы, но ты — уже уходящее. А мало кому известный молодой человек, исключенный из университета, живущий в провинциальной Казани Владимир Ульянов, — это будущее… Такое происходит по большей части на сломе эпох. Говоря о причинах гибели «Народной воли», мужественная Вера Фигнер писала: «Колесо истории было против нас». И о той же поре думала, размышляла над ней Н. К. Крупская: «Ленин не мог бы стать таким, каким он был, если бы жил в другую эпоху, а не в эпоху пролетарских революций…»

В Казани в одном из кружков (хоть и народовольческого толка) Владимир Ульянов слушал доклад о теории Маркса (хоть и был тот доклад весьма путаный). Этого оказалось достаточно, чтобы прочесть первый том «Капитала». А открыв его — открыть для себя новый мир.

В первом этаже флигеля, где жили в казанские времена Ульяновы, было почему-то две кухни. Одну из них Владимир Ильич облюбовал для себя: на отшибе, тихо. Плиту закрыл старыми газетами, разложил книги. Здесь, в этой кухоньке, и произошла первая встреча с Марксом. «Помню, как по вечерам, когда я спускалась к нему поболтать, — писала А. И. Ульянова, — он с большим жаром и воодушевлением рассказывал мне об основах теории Маркса и тех новых горизонтах, которые она открывала. Помню его, как сейчас, сидящим на устланной газетами плитке его комнаты и усиленно жестикулирующим».

Обычное занятие — глубокое, серьезное, настойчивое изучение Маркса, скажут о нем позже, — уже в Самаре. Здесь переведет «Манифест Коммунистической партии». Интересно, нашел ли Владимир Ильич иные слова для первой фразы Манифеста («Призрак бродит по Европе — призрак коммунизма»), или она так же звучала в его переводе? Мы никогда не узнаем этого: рукописный экземпляр, передававшийся из рук в руки, был уничтожен под угрозой обыска.