Исполнить ее блажь оказалось невозможным. Читин­ская область и вообще Прибайкалье, Дальний Восток обходились своими выпускниками-геологами. Надя по­требовала свободный диплом, а так как он у нее был красным, она имела на это право. Спасая ее, зная, что это ей необходимо, чтобы отправиться на Акатуй, в Урик, ректорат отказал. Ее хотели пристроить где-нибудь у себя под боком, чтобы опять в скором времени, когда вывет­рится из девичьей головы дурь, призвать к себе в инсти­тут, в какую-нибудь заштатную экспедицию и геолого­разведочную партию, шарашкину контору, разведываюшую и бурящую городской асфальт. Но положение ее было уже безвыходным. Все мало-мальски перспективные и привлекательные места были распределены. Выбора не было. Оставалась одна-единственная вакансия здесь же, в крае, такая захудалая и в таком захудалом, гиблом мес­те, что никто из курса не позарился оказаться там и на­всегда похоронить себя. Надя согласилась: если уж не Урик, то она будет копать, рыть Родину изнутри, куда ни пошлют. И кто знает, может, и там что раскопает, разведает, откроет для души.

Надя ушла на разведку фосфоритов в так называемую сибирскую Швейцарию. И это поначалу грело ей душу. Лишь гораздо позже она просветилась. Народ падок на все иноземное, никогда не веданное им, считает отмен­ной не землю, на которой живет, а призрачное и несу­ществующее Беловодье, где хотелось бы жить. И своя Швейцария есть в каждом самом забытом Богом и людь­ми районе. Это и есть наш патриотизм, поперед которо­го бежит отрицание и проклятие. Все мы больше склон­ны не жить, а придумывать себе жизнь.

Но край, в котором она очутилась, оказался действи­тельно благодатным. Швейцария без дураков и обма­на, хотя и без швейцарцев. С горами, горушками, тай­гой и медведями. И в каждой из этих горушек сокро­вища несметные: самородные железо и медь, золото, уголь, бокситы, фосфориты. В общем, всякого жита по лопате. Как раз в этом и таилась беда. Всего по лопате и ничего сверх нее. А район промышленно не освоен­ный, до ближайшей железной дороги сотни и сотни верст, в тайге же дорог никаких, только звериные тро­пы да так называемые улусы в две-три курных избуш­ки, заимки, самые цивилизованные селения - Сиблаги, и те одни частично, другие полностью, наверно, временно пустующие. Надину Швейцарию не так уж давно амнистировали. С жильем проблем не было, как и с работой. Где и что ни прикажи Родина, рыть, раз­ведывать, открывать, - всюду целина, хотя именно в этом она крупно сомневалась. Собственно, разведывать и открывать было нечего. Сибирская Швейцария, ока­зывается, давно уже была разведана и открыта от гор до согры - сибирского болота, того, что создатель в них упрятал. Промышляющие охотой аборигены, обез­личенный, звенящий кандалами каторжный люд, бе­зымянные неуемные первопроходцы, вековые искате­ли сказочного Беловодья знали назубок, где и что лежит, где можно взять медведя, промыслить белку, на­брать горячего камня для обогрева, железа для ножа, намыть золотишка. Все уже было найдено. И часто по­лучалось так, что там, где они проявляли самостоятель­ность, начинали искать одно, находили совсем другое. И это другое, на поверку оказывалось, давно было най­дено, только забыто, никому не нужно, и было лишь достоянием памяти живущих здесь людей, а иногда и геологических архивов прошлого еще века.

Но жизнь кипела, била ключом, и не всегда по го­лове, рождала множество первооткрывателей, канди­датов, докторов наук, лауреатов различных премий, вплоть до Государственной, орденоносцев, у кого и на что хватало ловкости и энтузиазма, совести. Надя как начинающий геолог ни на что не претендовала. Ей по статусу три-четыре года было положено обслуживать маститых претендентов. Новичкам поиск и творчество были заказаны, перед ними ставили задачу, и ее про­сто и без выпендрежу и особых выкрутасов требова­лось только решить, добросовестно выполнить заказ, не задирая носа.

Задачи были простые и сложные одновременно. Доразведывать, оконтурить рудное тело, уже кем-то от­крытое. Привязать его конкретно к местности, опре­делить физические запасы. И Надя вместе с подобны­ми себе рядовыми геологами, а также буровиками, гор­няками безропотно доразведывала, оконтуривала, при­вязывала все, что ей повелевалось. И с этими их кол­лективно добросовестными привязками часто возни­кали огромные, хотя и частного, конечно, порядка, неувязки. Они служили маховиком огромной, хотя и не всегда просматриваемой индустриальной машины, топливом и мотористами сразу. Только приводили ее в действие, запускали механизм, а наверх уже с центро­стремительной силой шли победные рапорты. И каж­дый рапортующий стремился быть первым у пирога. И таких алчуще первых набиралось великое множество, а делить было нечего.

Родине всегда что-то надо было немедленно, сию ми­нуту. Наде запомнилось, когда она, Родина, изнывала по железу. Она опять кого-то догоняла или собиралась пе­регнать, выйти на первое место по выплавке металла. Для этого не хватало чуть-чуть. И сверху было спущено зада­ние кровь из носу изыскать это "чуть-чуть". Ажиотаж и энтузиазм были невообразимыми. Всенародный подъем и подвиг неописуемы. В небывало короткие сроки все открыли, отрыли, оконтурили и привязали. Более того, заложили рудник, всесоюзной ударной комсомольской стройкой воздвигли его. Отрапортовали, получили орде­на, медали. Гордости Нади не было предела, она, недав­няя выпускница института, совсем еще молоденькая де­вушка, заработала свою первую медаль "За трудовую доб­лесть".

По несчастью, а может, и по счастью, через пару лет Надя оказалась в эпицентре своего первого трудового подвига. Большей горечи, стыда она до этой поры в своей жизни не испытывала. Перед этим ее востребовали из тайги в управление, где она получила жесточайший раз­нос за служебное хулиганство. В порыве трудового эн­тузиазма Надя написала отчет об открытии нового же­лезорудного месторождения стихами, хотя к стихоплет­ству никогда не тяготела. Все само собой получилось. Парила и пела душа. Отчет был тот завизирован, при­нят и всеми инстанциями одобрен. Как оказалось, его попросту никто не читал. Это было нормально: застав­лять писать отчеты и тут же отправлять их в архивы. Вся страна была не только самой читающей, но и самой пишущей.

Но обстоятельства с новым месторождением вдруг резко изменились. На бумаге оно было, а вот железной руды в нем не оказалось. Природа ли во главе с самим Господом Богом сыграли злую шутку, люди ли напор­тачили, геологи, проектировщики, строители. Как бы там ни было, рудник отгрохали среди тайги, как пляж в центре пустыни Сахара. Руды наскребли только на один состав, первый, под алые транспаранты и торжествен­ную медь оркестров. И то полновесного состава не по­лучилось, ночью подгоняли и цепляли вагоны с рудой из других рудников, вкрапляя даже и вагоны с пустой породой.

Начались долгие и нудные препирательства ведомств, внутренние разработки в этих ведомствах. Искали стре­лочника, давшего зеленый свет "большой руде" Сибири. Вот так и вышли на стихотворный Надин опус. Но на­казывать ее, восторженную девчонку, рядового геолога, было смешно и нелепо, хотя и негоже спускать такое Придумали, изобрели формулировку: "служебное хули­ганство".

Молодая хулиганка решила на свой страх и риск по­бывать на месте совершенного преступления. Благо это было попутно. Совсем небольшой крюк по дороге в гео­логическую партию. Не будь душевного сверба, путеше­ствие можно было назвать прекрасным. Железнодорож­ные рельсы словно плугом развалили, рассекли надвое тайгу и горы. Поезд то парил над ними, повисая на сваях мостов через реки, речушки и ручьи, то пропадал, втя­нутый в длиннющие тоннели. Несся, вплотную прижи­маясь к скалам в ущельях, свирепо обдавая дымом и па­ром вершины гор, с невероятной цепкостью держащиеся на них пихты, лиственницы, а то и кедрач. Дым вместе с угольной крошкой проникал сквозь стекла вагона. Но не раздражал. В этом было что-то от ее пристанционного железнодорожного детства.

Раздражало другое. Нервическое лихорадочное движе­ние. Один за другим следовали лихие невообразимые по­вороты стального пути. Но это были кульбиты, поворо­ты самой мятущейся эпохи, коей принадлежала эта до­рога. Такой, говорят, повелел ей быть сам вождь всех времен и народов, по примеру своего царственного пред­шественника Николая. В задумке у него, конечно, доро­га была прямой, как взлетная полоса в коммунизм. И на бумаге начертал он ее пряменько, но при этом то ли был слегка под мухой, то ли соратники отвлекли. Не приме­тил, что пальцы вышли за линейку. И карандаш их доб­росовестно оказал, очертил до заусениц на ногтях. А стро­ители, созидатели дороги, слепо следовали извивам зау­сениц вождя. Благо, создателей в то время здесь был пе­реизбыток. Дорога, можно сказать, была вымощена их костями. Может, именно потому так нервически двигал­ся сейчас поезд.