Доктор выглядит неохотно, но достает из кармана бутылочку. Он начинает приближаться ко мне, и в этот момент что-то внутри меня обрывается. Разрываясь между послушанием и жизнью Найла, или непослушанием и шансом сохранить жизнь моего ребенка, мое тело выбирает за меня. Это кажется почти первобытным, инстинктивным…то, как я бьюсь в захвате охранников, вырываясь из рук приближающегося доктора, с моих губ срывается животный крик.

— Нет! — Я кричу. — Нет, ты не можешь этого сделать! Нет! Нет, нет, нет…

Я продолжаю кричать это, когда Диего бросается вперед, хватая меня за челюсть. В то же мгновение я вижу, как Хавьер, словно по команде, вытаскивает пистолет, подходит к Найлу и прижимает дуло пистолета к виску Найла.

Он не вздрагивает и не двигается, каждый мускул в его теле уже напрягся, но я все еще извиваюсь в объятиях Диего, неразборчиво крича из-за его хватки на моем лице.

— Дай ей таблетки, — приказывает Диего, пытаясь разжать мой рот. — Она может проглотить их сухими. Изабелла! Ты берешь их, или я пристрелю его у тебя на глазах. — Он дергает мою голову в сторону, так что я вижу палец Хавьера на спусковом крючке, и в этот момент я чувствую, как что-то внутри меня умирает.

Нет способа спасти моего ребенка. Как бы я ни боролась, независимо от того, позволю ли я им убить Найла, в конце концов они победят. Другого исхода у этого нет.

— Хорошо, — шепчу я, мои глаза наполняются беспомощными слезами. — Только не убивай его.

Пока рука Диего разжимает мне челюсть, до моих ушей доносится звон таблеток в бутылочке, которые доктор вытряхивает, я вижу, как глаза Найла наконец встречаются с моими.

И в этот момент все, что я вижу в них, это самую ужасающую ярость.

18

НАЙЛ

Анализ крови показывает, что девушка беременна.

В этот момент я чувствую что-то настолько незнакомое, что на мгновение даже не понимаю, что это. Я никогда не хотел детей. Я хотел их еще меньше, чем жену. Мои родители хотели этого для меня, чтобы я наполнил тот старый серый дом семьей, но я никогда не видел этого в перспективах для себя. Даже с Сиршей, когда я хотел сделать ее своей навсегда, когда я знал, что женился бы на ней, если бы она захотела уйти от Коннора, у меня все еще совсем не было желания иметь детей. Когда Сирша предложила мне свой план, спать со мной на стороне, когда она выполнит свою сделку с Коннором, это была единственная часть плана, о которой я никогда не менял своего мнения, и тот факт, что такая договоренность неизбежно исключала возможность того, что у нас когда-либо будут собственные дети.

Моя жизнь, то, как я ее веду, и то, что я делал и почти наверняка продолжу делать, едва ли способствует браку. Я видел, как мужчины делали это раньше, но те, кто добивается успеха, почти всегда Луки, Викторы, Конноры и Лиамы со всего мира, те, кто занимает достаточно высокое положение, чтобы до них было трудно дотянуться. Даже в этом случае жены и дети иногда являются сопутствующим ущербом. Для таких мужчин, как я, Джейкоб или Левин, это тем более вероятно. Если кто-то захочет наказать нас, он сделает это через тех, кого мы любим.

Это достаточное тому доказательство.

Так что нет, я никогда не хотел детей. Я никогда не видел себя отцом. И все же, в тот момент, когда я слышу заявление врача и знаю, что ребенок должен быть моим, я чувствую, как во мне выкристаллизовывается что-то, чего я едва понимаю… Любовь к чему-то, чего на самом деле еще даже не существует, и забота, превосходящая все, что я когда-либо чувствовал раньше. Я чувствую, как каждая частичка меня напряжена в ожидании того, что будет дальше, мне нужно защитить не только моего ребенка, но и женщину, которая его носит. Раньше я хотел защитить Изабеллу, спасти ее, но теперь эта необходимость сводит меня с ума, толкая на принятие решений, которые далеко выходят за рамки иррационального.

Когда Диего отдает приказ снабдить ее таблетками, которые прервут беременность, как я знал с того момента, как врач объявил об этом, я чувствую, как меня охватывает черная ярость. Когда Изабелла начинает драться, даже если это подвергает меня опасности, я горжусь ею, даже когда я чувствую холодный металл пистолета у своей головы, даже когда я знаю, что ее борьба бесполезна.

Я должен что-то сделать. И когда я вижу, как она сдается, когда я вижу, как Диего выворачивает ей рот, что-то во мне взрывается… Я перенес пытку, боль, унижение себя и Изабеллы, когда Диего слизывал ее со своих пальцев у меня на глазах. Я сопротивлялся желанию вырваться и разорвать его пополам, ради себя и ради нее. Но это… Это выходит за пределы моего самоконтроля.

Когда я действую, это нечто первобытное, животный инстинкт из прошлых веков, защитить свою женщину и моего ребенка. Насилие, которое вырывается из меня, шокирует даже меня самого. Я вырываюсь из рук охранников, пользуясь тем, что они думают, что я слишком ослаблен, чтобы доставлять много хлопот, и минуту назад так и было. Минуту назад я бы и не подумал, что смогу с усилием избавиться от них, но теперь я как будто не чувствую никаких своих ран. Боль исчезает до красного вибрирующего гула, когда я хватаю Хавьера за запястье с силой, от которой лицо мужчины бледнеет от боли, выворачиваю его, слышу, как хрустят кости, и вижу, как пистолет выпадает из его руки.

Я хватаю его в одно мгновение, чертовски надеясь, что он полностью заряжен, когда разворачиваюсь, с идеальной точностью всаживая пулю в лоб каждому из охранников, бросающихся на меня. Звук падения их тел на пол доставляет огромное удовольствие, когда я поворачиваюсь к Изабелле, мой пистолет направлен прямо на доктора, держащего таблетки.

— Брось их, или я стреляю.

У него дрожат руки.

— Отдай их ей, — рычит на него Диего. — Или я убью тебя медленно.

— У меня пистолет, — шиплю я. — И я застрелю вас нахуй. И вас тоже. — Говорю я охранникам, — если вы не отпустите ее, и доктор не выбросит гребаные таблетки.

Охранники уже хватаются за оружие, но я быстрее. Я всегда быстро рисовал, когда это было важно, и это никогда не имело большего значения… и я уже рисовал. Все, что происходит, это нажатие на спусковой крючок, щелчок пистолета, Изабелла кричит, застыв на месте, когда первая пуля сносит охранника слева от нее, а вторая справа, задев при этом руку Диего.

Он кричит от боли, падает на спину, и это все, что требуется доктору, чтобы выпрыгнуть. Таблетки рассыпаются по ковру, когда он убегает, а я иду к Изабелле, пистолет все еще у меня в руке, когда я хватаю ее другой.

— Беги! — Кричу я ей, и она не колеблется.

Приближаются еще охранники, но, слава богу, у меня остались патроны. Они не ожидают, что я буду вооружен, и я убиваю еще двоих, когда мы бежим к двери, хватая новый пистолет. — Просто продолжай бежать! — Кричу Изабелле, толкая ее вперед. — Я прикрою тебя!

Это гребаная перестрелка. Я давно не был ни в чем подобном, и я бы умер счастливым, если бы никогда не был снова, но инстинкт, охвативший меня, заставляет меня двигаться. Когда один пистолет заканчивается, я хватаю другой с трупа, пока мы с Изабеллой не оказываемся у ворот, а затем выходим из них.

— Я спрятал мотоцикл! — Кричу я ей. — Продолжай бежать! Скоро придут другие!

Хавьер — единственный, кого, насколько я знаю, я не убивал. Он исчез где-то между тем, как я освобождал Изабеллу, и прорывом к входной двери, и я не знаю, куда он делся.

Что я точно знаю, так это то, что у него гарантированно будет больше мужчин. Единственное, что сейчас имеет значение, это усадить нас с Изабеллой на мой байк и увезти нас отсюда к чертовой матери. Возможно, Диего и Хавьер собирались сохранить мне жизнь до этого, но теперь они точно этого не сделают, и Изабелла тоже пострадает за это. У ребенка не будет ни единого шанса. Она не может остановить их самостоятельно, я не уверен, что кто-то из нас сможет, если они поймают нас снова.

Ребенок. Я до сих пор не обработал это полностью. Я не могу пока по-настоящему осмыслить о том факте, что, если мы выберемся из этого живыми, я стану отцом. В каком-то уголке моего сознания я знаю, что должен злиться на Изабеллу и за это, но сейчас я не могу сосредоточиться на этом. Все, о чем я могу думать, это о том, что мне нужно обезопасить их.