Я не осознаю, что стону, пока дверь не открывается, и я слышу голос Хавьера, разносящийся по комнате, как щелчок кнута.

— Как ты думаешь, что ты делаешь, малышка?

Я отдергиваю руку от бедер, лицо горит в темноте, и я закусываю губу. Мое сердце бешено колотится, и я надеюсь, что он, возможно, убедится, что ошибается, хотя я знаю, что меня уже поймали.

— Я задал тебе вопрос. — Его голос — низкое, угрожающее шипение, обвивающее меня, когда он приближается к кровати. — Отвечай мне, или твое наказание будет хуже.

— Пытаюсь уснуть, — шепчу я тихим голосом. Это не совсем ложь. Я надеялась, что какое-нибудь удовольствие, любое, могло бы заглушить боль и помочь мне уснуть.

— Только это? — Теперь он стоит надо мной, нависая, и я благодарна, что хотя бы одеяла укрывают меня. Что, конечно, означает, что его следующее действие — выхватить их, оставив меня голой и дрожащей поверх простыней.

— Нет, — шепчу я.

— Ты трогала себя? Доставляла удовольствие своей недавно выбритой киске? — Его голос становится хриплым, накаляется, и мой пульс подскакивает к горлу, страх, что я, возможно, перешла черту, которая позволит ему пойти дальше, нарастает резко и быстро.

Я не смею лгать ему.

— Да. — Это слово едва слышно, оно повисает в воздухе между нами.

— Покажи мне. — Он включает свет, и внезапно я теряюсь в нем, мои глаза закрываются от него. — Раздвинься и покажи мне, Изабелла!

Команда поступает так резко, что я понимаю, что у меня нет выбора. Я наклоняюсь, слезы снова наворачиваются на глаза, когда я раздвигаю свою киску, позволяя ему увидеть, как там блестит возбуждение.

— Непослушная девчонка, — рычит Хавьер. — Тогда тебе следует усвоить еще один урок. Твое удовольствие принадлежит твоему мужу, а не тебе. Эта киска принадлежит Диего Гонсалесу, а не тебе, и он очень четко дал понять, что тебе нельзя к ней прикасаться. В конце концов, ты думала о своем любовнике, потирая этот маленький твердый клитор, не так ли? Не о своем муже. Но не волнуйся, малышка, — добавляет он, теперь почти напевая, звук его голоса раздражает меня. — Я позабочусь о том, чтобы ты усвоила свой урок сегодня вечером.

Страх окатывает меня холодной волной, но Хавьер уже поворачивается, чтобы выйти из комнаты, оглядываясь на меня через плечо.

— Не волнуйся, Изабелла. Я сейчас вернусь.

Пожалуйста, нет. дюжина разных ужасных вариантов проносится у меня в голове, но, когда он возвращается, все, что я вижу, это пластик в его руке и бутылку.

— Руки вверх, Изабелла, — приказывает он. — Делай это сейчас и быстро, или я буду хлестать по этим прелестным грудям, пока они не станут такими же разукрашенными, как твои бедра.

Я хочу возмутиться, но меня уже трясет. У меня нет сил выдержать еще одно избиение, не такой замершей и испытывающий боль, как сейчас, когда мое тело находится на полпути к отказанному оргазму и содрогается от страха и ушибленной плоти. Я медленно поднимаю руки над головой, осознавая, как при этом двигаются мои груди, и как Хавьер смотрит на них.

— Красиво, — бормочет он, проводя пальцем по мягкой плоти. — Я думаю будет, еще красивее, когда эти соски сжаты, а кожа, покрасневшая от моего хлыста. Но, возможно, мы доберемся до этого позже.

Я зажмуриваю глаза, пытаясь не заплакать, не задохнуться от страха. Холодный пластик окружает мои запястья, и я чувствую, как он стягивает их, пристегивая меня молнией к изголовью кровати. На одно короткое мгновение я думаю, что это все, что он собирается сделать. Свяжет меня, чтобы я не могла дотронуться до себя, и оставит меня здесь вот так. Я не знаю, как я буду спать, но это далеко не так плохо, как все остальное, что он сделал со мной сегодня.

Я не могла ошибаться сильнее.

Хавьер берет бутылку, брызгая прозрачной жидкостью себе на пальцы. Ухмылка на его лице почти плотоядная, когда он протягивает руку между моих ног, просовывая пальцы между моих складочек. Гель на них сначала холодный, и я отшатываюсь от его прикосновения, даже когда его пальцы скользят вниз по моему клитору к входу, покрывая холодным гелем всю мою киску.

А затем, через секунду, он начинает нагреваться и покалывать.

Удовлетворенное выражение появляется на его лице, когда он замечает ужас на моем.

— Это только начало, малышка. Помнишь лезвие, приставленное к твоему клитору раньше? Если ты продолжишь вести себя так непослушно, сопротивляться желаниям своего мужа и тому, чему я здесь, пытаюсь научить тебя, мне будет дано разрешение наказать тебя таким образом, что тебе больше никогда не захочется прикасаться к себе. — Он открывает флакон, капая еще немного геля на мою киску и внутреннюю поверхность бедер, где он немного обжигает рубцы. — Если ты будешь слишком непреклонна, Диего разрешит мне засунуть тебе в рот мой член. И если ты продолжишь… кто знает? Может быть, он позволит мне трахнуть тебя. Или, может быть, он отдаст тебя мне целиком, а сам навестит твою сестру. — Еще больше геля капает на меня, нагревая и набухая мою плоть, и Хавьер смеется, когда я начинаю плакать. — Как бы я хотел полностью сломить тебя, Изабелла. В конце концов, ты больше не девственница. Диего может решить, что два члена перед ним, это почти то же самое, что один. Или… есть ли где-нибудь еще, где ты все еще девственница, малышка?

Румянец на моих щеках говорит ему все, что ему нужно знать, и он ухмыляется.

— О, это весь ответ, который мне нужен. По правде говоря, — Хавьер закрывает бутылочку, наклоняясь вперед, как будто раскрывает мне секрет, когда моя кожа нагревается и покалывает, и клитор тоже набухает под натиском геля. — Я надеюсь, ты продолжишь бунтовать, Изабелла. Я бы с удовольствием трахнул твою маленькую упругую задницу.

Он выпрямляется, отступая от кровати, чтобы посмотреть на дело своих рук.

— Если ты еще не поняла, то… то, что я только что использовал на тебе, было возбуждающей смазкой. Нагревание, покалывание, повышение чувствительности кожи… работает. Но я использовал слишком много. Ты будешь умирать от желания испытать оргазм до того, как эффект пройдет, но удачи тебе в его получении. Если Диего добьется своего, ты больше никогда не кончишь, Изабелла. Если только ты не доставишь ему такого удовольствия, что он забудет, что ты сделала, чтобы унизить его. Диего могущественный человек, а мы не любим, когда нас унижают, малышка. Ни капельки.

Что за черт? Когда Хавьер уходит, на меня обрушивается вся тяжесть моей ситуации, без его непрерывного монолога, который отвлекает и пугает меня, у меня не остается ничего, кроме ощущений в моем собственном теле. Это странная смесь желания и дискомфорта, покалывающая смазка обжигает рубцы на моих бедрах, в то же время она набухает и возбуждает складки моей киски и клитор. Смешанная с моей собственной влажностью и затяжным возбуждением от прикосновений к себе, я вскоре превращаюсь в месиво жалкой потребности, сжимаю свои гладкие, измученные бедра вместе и извиваюсь, пытаясь немного потереть свой клитор.

Я стараюсь не думать о Найле, не думать ни о чем, что могло бы возбудить меня еще больше, но я ничего не могу с собой поделать. Мой клитор набух и затвердел, пульсирует, покалывает, и все, что у меня между бедрами, сверхчувствительно. Все, о чем я могу думать, это о том, как хорошо было бы ему засосать всю эту набухшую, ноющую плоть в рот, успокоить и облизать ее, и как сильно мне нужно кончить.

Я стону и хнычу, извиваясь, пока идут минуты. Интересно, Хавьер снаружи слушает, наслаждаясь моими мучениями. Ничто из того, что я делаю, не приносит мне никакого удовлетворения, ничто не облегчает боль в моем клиторе, отчаянно требующем, чтобы к нему прикасались, лизали, доставляли удовольствие любым возможным способом. Образы Найла и меня теснятся в моей голове, его толстый и твердый член, когда он засовывает его мне в рот, его рука поглаживает, когда он кончает мне на лицо, твердые мышцы его тела напрягаются, когда он трахает меня. Я нуждаюсь в том, чтобы меня трахнули, отчаяннее, чем когда-либо в жизни, и по мере того, как проходят часы, я слышу, как мои всхлипы превращаются в стоны, невнятную мольбу.