Лиам колеблется, а затем предлагает мне руку.

— Вот, — говорит он. — Небольшая помощь, чтобы добраться туда.

Я скидываю туфли-лодочки рядом с кроватью, твердое дерево холодит мои ноги, когда я принимаю предложение Лиама. Его рука на ощупь теплая и твердая, прижатая к моей, успокаивающая в том, как она поддерживает меня, когда он ведет меня в ванную, открывая краны, когда мы добираемся до нее.

— Я позволю тебе настроить все самой так, как ты захочешь, — говорит он, отступая назад, когда я хватаюсь за край ванны. — Наслаждайся. Я дам тебе знать, когда подадут ужин…о.

Он издает удивленный звук, и я замираю на месте, гадая, что произошло. Мне требуется секунда, когда я поворачиваюсь, чтобы взглянуть на него, чтобы понять, что он смотрит на мои ноги. Он мельком увидел одну подошву, когда я наклонилась вперед, чтобы отрегулировать краны, и выражение ужаса на его лице было очевидным, даже если он пытался сдержать свою реакцию.

— Твои ноги. — Это звучит так, как будто он пытается придумать, что сказать. — Ана…

— Тебе не нужно ничего говорить. — Я быстро качаю головой, отводя взгляд. Я не могу встретиться с ним взглядом и вынести выражение мучительного шока на его лице. В конце концов, именно мне пришлось пережить все, что со мной сделали, и все, что последовало за этим. — Они в основном зажили, теперь я могу ходить лучше, через некоторое время просто ощущается боль, помогают туфли, которые эээ… он сшил для меня.

— Я подумаю, что можно сделать, чтобы найти тебе другую, похожую пару, чтобы у тебя было несколько пар. — Лиам, кажется, застыл на месте. — Что случилось, Ана? Лука сказал, что с тобой что-то случилось, и я знал, что ты, должно быть, каким-то образом пострадала, исходя из инвалидного кресла, когда мы впервые встретились, но это…

Я отказалась говорить об этом, когда Александр попросил, в обстоятельствах, очень похожих на эти. За последние месяцы было много моментов, которые кажутся размытыми и неясными, но это не одно из них, первый раз, было когда Александр уложил меня в ванну после того, как я проснулась в парижской квартире, и он купал меня увидев подошвы моих ног. Кроме того, это был первый раз, когда я увидела его темную сторону, то, как он злился и приходил в ярость, когда чувствовал, что ему отказывают в том, чего, по его мнению, он заслуживал, его раздражительную сторону, сторону маленького мальчика, которому не нравилось, когда его игрушки бросали ему вызов.

Я никогда не думала, что Александр такой уж хороший. Далеко не так. Но он был хорош для меня, во многих отношениях, насколько и плох.

Я открываю рот, чтобы сказать Лиаму то же самое, мол что я не хочу говорить об этом, и что это не его дело. Но по какой-то причине вываливается кое-что еще.

— В самолете я упомянула человека по имени Франко. Полагаю, ты его знал. — Слова срываются с моего языка горячими и горькими, обжигающими, как кислота. Как пламя на подошвах моих ног на том складе. — Я пыталась получить информацию от Братвы, чтобы помочь Софии. Это была моя идея, она была в отчаянии, иначе никогда бы не согласилась. Франко узнал, похитил и пытал меня. Он порезал мне ноги, а затем прижег раны паяльной лампой, пока я висела на потолке его склада. — Я сильно прикусываю нижнюю губу, отказываясь дать волю слезам, которые наворачиваются на глаза. Я так чертовски устала плакать. — Его целью было сделать так, чтобы я больше никогда не танцевала. И он достиг этого. Он оставил меня на пороге дома Луки. И с тех пор у меня не было ни единой чертовой цели, ради которой стоило бы жить, кроме того факта, что я не могу заставить себя умереть, а никто другой не сделает этого за меня. Все просто подбираются чертовски близко, а потом оставляют меня страдать.

Теперь я тяжело дышу, моя грудь вздымается, и я обхватываю себя руками, прикусывая нижнюю губу в титаническом усилии не заплакать.

— Александр заставлял меня забывать, — шепчу я. — Иногда ненадолго. Он заботился обо мне. Он убедился, что это не имеет значения, что мне ничего не нужно делать. Он позволил мне забыться, повинуясь ему, будучи его куклой. И после всего, что произошло, иногда это было приятно. Это часть того, почему я… — Почему я любила его, чуть не говорю я, но останавливаю себя. Я не хочу причинять боль Лиаму, и выражение его лица уже настолько испуганное, что я не хочу усугублять ситуацию.

— Господи, Ана. — Лиам проводит рукой по волосам, его лицо бледное, за исключением двух красных пятен от гнева, которые я вижу высоко на его скулах. — Мне так чертовски жаль. Я понятия не имел, я не знаю, как кто-то мог так поступить с женщиной. Это ужасно, я…

— Хочешь услышать, что Алексей сделал со мной? — Слова звучат едко, резче, чем все, что я ему говорила до сих пор, и я не уверена, что на меня нашло. Лиам был ко мне исключительно добр. У меня нет причин набрасываться на него. Да, он увел меня от Александра, но это не было злонамеренным поступком. Он украл меня не потому, что хотел заполучить для себя. Он сделал это, чтобы спасти меня. Это то, что он говорит мне снова и снова.

— Если ты хочешь поговорить об этом. — Плечи Лиама слегка поникли, выражение его лица теперь почти побежденное. — Я знаю, то, что с тобой сделали, было ужасно, Ана, до сих пор я понятия не имел, насколько все ужасно. Я хочу обеспечить тебе безопасное место. Я не прикоснусь к тебе, пока ты сама этого не захочешь. Я не буду подталкивать тебя дальше, чем ты готова пойти. Я не знаю, что тебе от меня будет нужно, но что бы это ни было, как только ты это поймешь, я… хочу дать тебе это.

Он делает два неуверенных шага ко мне, еще один, потом еще, пока снова не оказывается очень близко ко мне. Он проходит мимо меня, закрывая краны, которые почти переполняют ванну после того, как мы так долго стоим здесь и разговариваем, а затем, когда он убирает руку, останавливается, его пальцы зависают прямо над моей скулой. Они нежно касаются моей кожи, и я еле сдерживаюсь, чтобы не ахнуть от легкого прикосновения, мое сердце внезапно учащенно забилось в груди по другой причине.

— Возможно, ты не веришь, что заслуживаешь этого, Ана, но я хочу показать тебе другое. Ты заслуживаешь мужчину, который дорожит тобой ради тебя самой, а не потому, что он заплатил за тебя деньги. Ты заслуживаешь жизни без страха, без боли. Жизни по твоему собственному выбору, а не той, в которую ты вписываешься сама, потому что у тебя нет другого выбора. Возможно, Александр и не был так жесток с тобой, как я боялся, но ты принадлежала ему, Ана. С этим ничего не поделаешь. Он мог бы дать тебе иллюзию выбора, но в итоге этого так и не произошло. Ты была его.

Разве ты не хочешь, чтобы я была твоей? Вопрос вертится у меня на кончике языка, потому что я все еще не совсем понимаю, зачем он привел меня сюда или, может быть, я просто не верю в причины, которые он мне назвал. В конце концов, ни один мужчина, который был в моей жизни в последнее время, не заслуживал доверия. Почему Лиам должен быть другим?

— Сейчас я хочу принять ванну, — шепчу я. Я едва слышу свой собственный голос, сдавленный в горле, и чувствую, что начинаю слегка дрожать от прикосновения пальцев Лиама к моей щеке.

Его рука убирается с моего лица, и он отходит от меня. Я вижу, как он напряжен, каждый мускул в его теле напряжен, как будто он сдерживает себя от чего-то. От более интимных прикосновений ко мне? От просьбы о большем? Понятия не имею, но я чувствую то же напряжение в воздухе, сгущающееся между нами, когда он отступает к двери.

— Хорошо, Ана. Позови меня, если я тебе понадоблюсь, и я буду здесь. — Лиам выходит, оставляя меня так же, как и в отеле, дверь за ним плотно закрывается, оставляя меня в тихой, наполненной паром комнате.

Если я тебе понадоблюсь, я буду здесь.

И я почти верю ему.

7

ЛИАМ

ЧЕРТ!

Я сжимаю руки в кулаки, когда выхожу из ее спальни, мое сердце колотится в груди, в голове проносится дюжина мыслей, и ни одна из них не хорошая. Ана влияет на меня так, как даже я не ожидал от нашего взаимодействия раньше. Я хочу ее так сильно, что едва могу это выносить. Я хотел раздеть ее там, в этой ванной, снять одежду, которую я ей купил, чтобы наконец увидеть ее обнаженной, трогать и целовать каждый дюйм ее тела, пока она не забудет всю боль, которую когда-либо испытывала, заменив все это удовольствием. Я хочу погрузиться в нее, трахать ее до тех пор, пока я не стану единственным мужчиной, которого она помнит, единственным, кто отпечатался на ее теле, единственным, кого она когда-либо снова захочет или полюбит.