Может быть, Лиам пришел за мной не из-за какой-то затянувшейся нашей связи ради меня самой, а потому, что София, Катерина, Саша и девочки потеряны или мертвы, и ему нужно было найти меня, чтобы загладить свою вину? Мысль обхватывает ледяными пальцами мое сердце и впивается в него, вызывая слезы на глазах. Если это так… Я не думаю, что смогу жить с этим. София и Катерина — это все, что у меня осталось в мире, теперь, когда Александр предал меня, и если они мертвы или потеряны навсегда…

Сколько должен выдержать один человек, прежде чем сдастся? Как бы сильно часть меня, которая всегда была сильной, не хотела этого признавать, я достигаю предела. Часть моего разума уже чувствует себя разбитым, а когда остальное исчезнет… что от меня останется?

Останется ли что-нибудь?

Дверь открывается, и я резко сажусь, прижимая одну руку к ноющей голове, откидываясь на подушки и натягивая простыню на грудь. На мне все еще то платье, в котором я была на вечеринке, красивое льняное платье лавандового цвета, которое купил мне Александр. Я хватаюсь за юбку одной рукой, стягивая ее вниз, насколько это возможно несмотря на то, что я уже укрыта одеялами. Браслет из розового золота с необработанным аметистом, который подарил мне Александр, все еще у меня на запястье, и когда я поднимаю другую руку, чтобы дотронуться до ушей, серьги в тон все еще болтаются там.

Лиам не раздевал меня и ничего не снял из драгоценностей, отчего мне стало немного лучше. Он вообще все еще здесь? Интересно, сможет ли он вообще посмотреть мне в глаза после того, что он сделал со мной в столовой Александра. Александр заставил его, но он видимо хотел трахнуть меня так, как у него встал. Ему удалось это сделать, и я не знаю, что я чувствую по этому поводу.

Я не знаю, как ко всему этому относиться. Мне хочется разрыдаться, но я знаю, что это ничему не поможет, это только загонит меня в спираль паники, из которой будет практически невозможно выбраться. И кто бы ни вошел в эту дверь, мне нужно иметь достаточно чистого разума, чтобы справиться с этим. Я почти надеюсь, что это будет Александр, такой же разъяренный и убитый горем, как и я, хотя я не знаю, как это может быть. Я даже не знаю, жив ли он.

Но это, конечно, не он…

Это Лиам. Он выглядит так, как будто не спал, его рыжие волосы взъерошены, борода пышнее, чем я ее помню, одежда помята. Он выглядит так, как будто спал в том, в чем пришел к Александру: рукава рубашки закатаны, несколько первых пуговиц расстегнуты, лицо бледное, под глазами мешки. Он выглядит измученным и грустным, и на короткую секунду мое сердце трепещет и тянется к нему, пока я не вспоминаю, что он не просто “спас” меня. Он также трахнул меня перед аудиторией и застрелил мужчину, которого я люблю. Которого, как мне кажется, я люблю? Который, как мне кажется, любит меня? К этому я тоже не могу решить, как относиться.

Он медленно входит в комнату и останавливается в изножье кровати, и что-то сжимается у меня в груди, сжимается и причиняет боль. Я думаю, что это будут слезы, пока они не вырвутся наружу, а затем, когда первые истерические звуки срываются с моих губ, я понимаю, что это смех, и я смеюсь как сумасшедшая. Глаза Лиама расширяются, но, к его чести, он не двигается и не выбегает из комнаты. Он просто сжимает поручень в изножье кровати так сильно, что костяшки его пальцев белеют, когда он смотрит на меня, скорчившуюся на подушках и смеющуюся до тех пор, пока я на самом деле не начинаю рыдать.

Все это так похоже на то первое утро с Александром, что я ничего не могу с собой поделать. Как будто все это повторяется раз за разом, только с Лиамом вместо Александра. Это заставляет меня задуматься, не приснилось ли мне каким-то образом все, что было в Париже, была ли я в коме или просто спала после того, как оказалась в шале Алексея.

— Это все на самом деле? — Спрашиваю я, как только могу говорить, и Лиам на мгновение выглядит ошарашенным.

— Что именно? — Он проводит рукой по своим волосам, и я не могу не замечать, насколько он красив. Он один из самых физически привлекательных мужчин, которых я когда-либо видела, с его волосами цвета меди и бородой, из-за которых острая челюсть кажется шире, подчеркивая углы скул. Я вижу намек на те же медные волосы в расстегнутом v-образном вырезе его рубашки, мятая белая ткань облегает его плоский живот, мышцы на предплечьях напрягаются, а вены выступают, когда он сжимает перила кровати так сильно, что я почти уверенна, что он может их сломать.

— Все это, — шепчу я. — Париж. Александр. Мне это приснилось?

— Я не совсем понимаю, что там произошло, — медленно произносит Лиам, конечно же, он не знает. Его не было там со мной, только лишь в конце. — Но да, — продолжает он, настороженно наблюдая за мной, как за диким животным, которое, как он боится, может прыгнуть на него. — Это было по-настоящему. Александр был настоящим, и он держал тебя в плену в своей квартире в Париже.

— Я не была пленницей, — говорю я, защищаясь.

Лиам хмурится.

— Тебе разрешалось уехать? Вернуться в Нью-Йорк, если захочешь? Он предлагал тебе возможность вернуться домой?

— Нет, — шепчу я, проглатывая комок в горле. Проще говоря, это рисует Александра в совершенно новом свете, но, как сказал Лиам, его там не было. Он не знал Александра. Я знала.

— Тогда ты точно не была гостем, — прямо говорит Лиам.

Мы вдвоем долго молча смотрим друг на друга через всю кровать.

— Он мертв? — Наконец спрашиваю я, мой голос срывается. — Ты убил его?

Челюсть Лиама напрягается, и я вижу, как там дергается мускул, пока он обдумывает свой ответ. Колебания заставляют мое сердце пропустить удар в груди, сжимаясь от преждевременной скорби, когда я представляю, что это должно произойти, несомненное знание того, что Александр, мой Александр, мертв.

— Почему тебя это волнует? — Наконец Лиам спрашивает с резкостью в голосе, которой я раньше не слышала. — Господи, Анастасия, почему? Человек отдал тебя перед всеми. Он владел тобой, как собственностью. Он причинил тебе боль, он вынудил меня… — Затем он проводит обеими руками по волосам, резко отворачиваясь так, что оказывается ко мне спиной, и я вижу, как вздымаются его плечи, когда он опускает руки по бокам, сжимая их в кулаки. Проходит несколько секунд, прежде чем он снова поворачивается ко мне лицом. Я слышу биение своего сердца, ожидая его ответа, и вопреки себе начинаю плакать. Сначала слезы текут медленно, горячими каплями по моим щекам, а затем быстрее, пока они не перерастают в рыдания, которые мне приходится сдерживать, пока слезы не стекают по подбородку и не скапливаются в уголках губ. Лиам заметно вздрагивает, когда оборачивается и видит меня, беззвучно плачущую, вцепившись руками в одеяло, которое я все еще прижимаю к груди.

— Нет, — наконец говорит он. — Я его не убивал. Насколько я знаю, Александр Сартр не мертв, хотя я бы хотел, чтобы он был мертв!

Его последнее восклицание только заставляет меня плакать сильнее, и Лиам качает головой, обходя кровать и направляясь ко мне, его лицо краснеет от видимого разочарования.

— Жаль, что я не убил его, — свирепо рычит он. — Жаль, что я не выстрелил ему в гребаное сердце за то, что он посмел овладеть тобой, за то, что он сделал, за то, что заставил меня сделать с тобой, но вытащить тебя, убедиться, что ты в безопасности, было важнее. Ты понимаешь меня, Ана? Ты понимаешь, что я сделал, чтобы спасти тебя, что я…

Его голос повышается, и это разжигает панику в моей груди, поднимающуюся горячую и густую. Я чувствую, что начинаю дрожать, и дико трясу головой, когда он приближается ко мне, чувствуя, как меня начинает закручивать по спирали.

— Нет! — Я кричу, отползая от него. — Нет, блядь, отойди от меня! Отойди!

Пока я жива, я никогда не забуду выражение его лица, когда я кричу это. Такого выражения я никогда не видела ни у одного мужчины, кроме Александра. Я знаю это очень хорошо, потому что видела такое выражение на своем собственном лице в зеркале. Где-то между садом в доме Виктора и этим гостиничным номером Лиам Макгрегор стал сломленным человеком.