Но тут Осборн нашел свой антидепрессант в виде информации, выкладываемой фашистской группировкой «Британия прежде всего» (англ. Britain First) и ультраправым активистом Томми Робинсоном. От алкоголизма и наркотической зависимости он сразу перешел к «красной таблетке»[42]. И вот тогда все его невзгоды превратились в политическое оружие.

За несколько недель до случившегося Осборн посмотрел художественно-документальный фильм BBC, рассказывающий о насилии над детьми в английском городе Рочдейл. Как и в большинстве подобных скандалов, в истории были замешаны мужчины среднего возраста, некоторые – вполне уважаемые, которые воспользовались девочками-подростками. В таких фильмах девочки, как правило, особенно уязвимы: они либо из бедной семьи, либо сироты, живущие в приемной семье или в интернате. В данном случае мужчины были мусульманами, а девочки – белыми. Злонамеренное поведение мужчин, по мнению Осборна, объяснялось их национальной принадлежностью. Складывается такое ощущение, что все зло на земле Осборн приписал исламу: вселенская теодицея.

Но к такому выводу Осборн пришел не в одиночку. В 2018 году ислам долго играл роль груши для британских политиков и прессы, своего рода универсального козла отпущения, сравнимого разве только с другими антинационалами, иммигрантами. Как-то раз психоаналитик Октав Маннони обратил внимание, что неожиданно много европейцев, которые никогда не жили в колониях и даже никогда не видели колониальных субъектов, мечтают о них. То же самое можно сказать и о большинстве британцев, которые сталкивались с исламом только в виде проявления их собственного бессознательного. Пропаганда нацистов в Twitter и фашистов в YouTube настроилась на волну фантазий и на несколько порядков добавила громкость. Что характерно, на следующий день после убийства возле мечети в Финсбери-Парк Томми Робинсон воспользовался платформой ITV, чтобы сказать, что Коран – это подстрекательство к насилию. Для Робинсона, который никогда не разбирался в Коране, это тоже было фантазией.

Несложно представить, какое компенсирующее и антидепрессивное действие оказывает потребление подобной расистской пропаганды. Она дает имя безымянным до этого мукам и гневу. Конкретизирует зло, подсказывает, как с ним бороться, и показывает человеку, что он не один, а является частью целого сообщества. Она убеждает свою аудиторию, зачастую белых мужчин моложе Осборна, в том, что кипящая в них неприязнь резонна и оправдана. И это захватывает, и даже ненадолго окрыляет. Если смотреть с этой точки зрения, то легко понять, почему люди так охотно глотают эту самую «красную таблетку» и почему возводят в культ фашистов типа Томми Робинсона, так умело манипулирующих другими. Для многих «красная таблетка» – это лучшее лекарство, намного эффективнее любой когнитивно-поведенческой психотерапии в сочетании с рецептурными препаратами.

В этом смысле Щебечущая машина, которая, помимо всего прочего, – еще и медикаментозное устройство – идеальное место для фашистской пропаганды. Ее экономическая модель заранее допускает профицит горя и страданий и, словно карлик Румпельштильцхен, превращает его в золото. Как утверждают бесконечные, казалось бы, верные, но упускающие суть критические статьи, социальная индустрия не имеет ничего общего с правдой. Конечно, не имеет. Она торгует веществами, вызывающими зависимость, и навязывает их тем, кто пребывает в депрессии.

Какова политика симулякра? В киберпространстве, великой «консенсуальной галлюцинации», как называл его Уильям Гибсон, то, что мы переживаем как социальную и политическую реальность, все чаще является графической репрезентацией цифровой записи. Кто бы ни подчинял себе стремительно развивающиеся идиомы этой системы письма, он наверняка принимает участие в создании виртуальной реальности.

Фашисты всегда в первых рядах берут на вооружение новые технологии. Они одними из первых начали пользоваться электронной почтой, уклоняясь таким образом от вмешательства властей. Марш 1993 года, организованный немецкими неонацистами в память о Рудольфе Гессе, избежал официального запрета как раз благодаря тому, что все общение проходило по электронной почте. В начале 1990-х годов ультраправые группировки, отрицающие холокост, использовали электронные доски объявлений BBS, а позже – формирующуюся экологию alt-категорий в Usenet.

Такая колонизация новых технологий была не просто насущной задачей для этих слабо укоренившихся групп, их сторонники разошлись по всему миру, и, не прикрывайся они своей политикой, их деятельность вряд ли бы принималась благосклонно. С их стороны было весьма дальновидно создать среду для идеологий нацизма и превосходства белой расы в новой медийной системе, пока никто не спохватился. Например, Stormfront, центр деятельности ультраправых, был запущен неонацистом и бывшим великим магистром ку-клус-клана в Алабаме Доном Блэком. Отбывая наказание за попытку госпереворота в Доминиканской Республике, он обучился компьютерной грамотности. В начале 1990-х годов появилась небольшая электронная доска объявлений, которая уже в 1996 году превратилась в полноценный вебсайт, а затем переросла в форум с примерно 300 000 участников. В рейтинге Alexa, который собирает статистику о посещаемости сайтов, ресурс конкурировал с коммерческими СМИ. И это несмотря на его устаревшие интерфейс и функциональность, которые практически не менялись с 2001 года.

С появлением социальных платформ ультраправые остановили свой выбор в основном на YouTube. Каналы ультраправого толка «зарабатывали» не меньше микрозвезд и «пользовались авторитетом», сравнимым с авторитетом бьюти-блогеров. Фашисты типа Ричарда Б. Спенсера, Стефан Молинье и Томми Робинсона – звезды «интеллектуальной закрытой сети», которых поддерживают такие лица, как либертарианец Джо Роган и консерватор Дейв Рубин, а зачастую – даже вещательные СМИ.

Но они не просто применяют методы микрознаменитостей и «авторитетности». Они используют конкретные функции бизнес-модели YouTube. Журналист Пол Льюис и ученая Зейнеп Тюфекчи спустились в кроличью нору алгоритма YouTube, рекомендующего к просмотру следующий ролик. Алгоритм находит аддиктивный контент и приклеивает пользователей к экрану. Как и на других социальных платформах, приоритет отдается времени, проведенному с устройством, или, в случае YouTube, «времени просмотра». Люьис и Тюфекчи обнаружили, что, независимо от истории просмотров созданных ими липовых аккаунтов, алгоритмы постепенно приводили их ко все более и более «экстремальному» контенту: от Трампа к неонацистам, от Хилари Клинтон – к «Движению за правду об 11 сентября».

Но почему «экстремальный» контент вызывает зависимость? Частично это объясняется тем, что в данном контексте в большинстве случаев «экстремальный» значит конспирологический информационно-развлекательный контент: к примеру, в преддверии президентских выборов 2016 года алгоритмы предлагали антиклинтоновские истории о заговорах. Когда люди перестают верить новостям, когда новости начинают раздражать и сбивать с толку, на смену приходит развлекательная информация, понять которую куда проще. Она преподносится в очень удобоваримом и приятном для просмотра формате, более того, создается видимость критического мышления. На фоне официальной агнотологии – практики намеренного распространения заблуждений по основным вопросам – такая информация даже повышает самооценку. Но бывает и так, что алгоритмы улавливают темные желания, которые медленно варятся под якобы консенсуальной поверхностью политики.

Так что ультраправые ютуберы не только объединяются в сеть, сотрудничают и продвигают друг друга, выводя свой коллективный контент в топ просмотров. Они не только стараются избегать слов-триггеров, чтобы не попадать в поле зрения алгоритмов, регистрирующих ксенофобские высказывания. Они уверены, что платформа сама будет продвигать их захватывающий, по мнению этих же самых алгоритмов, контент. Зейнеп Тюфекчи утверждает, что «YouTube, пожалуй, один из самых мощных радикализирующих инструментов XXI века».