– Да! – отчаянно, боясь вновь попасться, словно зажмурясь и заткнув уши, как зубрешку зачастила она. – Это символы, не имеющие к вере никакого отношения, это символы, придуманные попами, что бы обманывать людей, истинная вера в другом, она подразумевает семью, нравственность…
– Далась вам эта нравственность, впрочем, мне нравиться, как вы сейчас говорили: «придуманные попами», «обманывать людей», – как много у нас общего, вы случаем не атеистка? По-вашему, религия – опиум для народа?
– Да-да, та религия, которая насаждается церковью, она – опиум, она одурманивает, заставляет забыть о нравственности, поклоняется символам, ставить свечки…
– Вы мне нравитесь, – засмеялся Сингапур, – если бы вы только слышали, что вы несете…
– Я говорю правду.
– Не сомневаюсь. Ну ладно, этак я могу вас вечно путать; девушка вы глупенькая, наивная и от того милая. Вернемся к главному. Что у вас там за лекции и за вера такая особенная – без креста?
– Наши лекции, – она глубоко вздохнула, сосредоточилась, – Наши лекции рассказывают о Боге, о семье, о нравственности (Сингапур усмехнулся). Вот видите, – оживилась она, – все ваши беды от этого – от потери нравственности.
– И от того, что я не верю в вашего Бога – ведь так?
– Бог один…
– И имя ему?..
– Ну что вы, он не Яхве и не Аллах…
– И, наверное, не Христос.
– Христа распяли, но людям явился новый мессия…
– Ну, наконец-то!! – с необычайным облегчением даже, вскричал Сингапур. – И имя ему? – он смотрел в эту минуту и говорил точь-в-точь, как уже утомившийся преподаватель, услышавший хоть что-то похожее на правильный ответ.
– Вы зря так иронизируете.
– Какая тут к лешему, ирония. Имя.
– Вы поймите, вы же видите, в каком мире мы живем, нравственность…
– Да твою… в богомать!! – выдал он вдруг. И неожиданно, как прежде, мягко, о-очень сдержанно: – Извините меня, милая девушка, просто это слово вызывает во мне откровенные приступы агрессии; постарайтесь его больше не использовать, и давайте отвечать ближе к названой теме.
– Вы знаете… я, наверное, пойду, я, наверное, вас задерживаю, – она сделала шаг назад.
– Ну что вы, как можно, – расплылся Сингапур, – ну как вы могли подумать, – с необыкновенной задушевностью продолжал он. – Ну разве такое возможно, как вы только могли…
– Вы, пожалуйста, больше не ругайтесь.
– Ни-ни-ни, – замахал он руками, – ни в коем случае, вот те крест, – он яростно перекрестился.
– Вот видите – вот и вся ваша вера – лишь внешне, а это ведь… – она запнулась.
– Безнравственно, согласен, я искренне поддерживаю вас; так давайте вернемся к теме – к вашей секте.
– Мы… я не отношусь к секте…
– Не важно. Кто мессия-то?
– Это важно, мы не сектанты.
– Хорошо, согласен, – в нетерпении торопил он. – Мессия кто – кто спаситель?
Она вздохнула и, с расстановкой, даже величественно произнесла:
– Имя ему – преподобный Мун.
– Еврей? – недоверчиво спросил Сингапур.
– Он кореец, – ответила она значительно.
– Ух ты! – выдал он восхищенно. – Данил, нас спасут корейцы! С востока сия звезда засияет. А всё прикидывались – самсунг, Ким ир Сен, Хуль вим бины. Ваш, кстати, за белых или за красных? – игриво подмигнул он. – Впрочем, не важно. – И вдруг запел ни к селу, ни к городу: – Данет от дано-он, очень вкусный он. Ах нет, не то, – поправил он сам себя: – Я узбеков люблю, они зимой лучше заводятся.
– Это ближе, – согласился Данил. Снисходительно, иронично наблюдал он всю эту сцену; пока терпения у него хватало.
– Вот видите – телевизор, – с сожалением и даже с упреком произнесла девушка.
– Телевизер – какая фигня, – придурковато подражая Масяне, подразнил Сингапур и хихикнул.
– Он зомбирует вас, вы уже и говорите не иначе, как фразами из рекламных роликов, – говорила она нравоучительно, – а что будет дальше…
– Дальше предлагаю подняться к Даниле и, по-семейному, за знакомство, во славу Божию, почитать журнальчик – «по пять капель».
– Я не пью, – даже отшатнулась она. – Это плохо, это…
– Понятно, что безнравственно. Но что поделать, мир катится в пропасть и увлекает за собой всех нас… И, кстати, а с чего это я должен, вместо того, что бы, вместе со всем миром, дружненько попивая водочку, катиться в пропасть, идти на какую-то меганравственную, даже не проповедь, а всего лишь лекцию, ее, кстати, сам мессия читать будет?
– Ну что вы, преподобный Мун живет в Америке.
– Тем более. Так с чего я должен слушать вас, может вы какие-нибудь сектанты-педофилы, завлекаете к себе в секту маленьких детишек и всяких там Сингапурчиков – и в Америку на органы, по телевизору такого насмотришься, что и… Вы надеюсь не такие? – строго конфиденциально спросил он.
– Вы говорите такие вещи, что…
– Да вы не бойтесь меня, я никому об этом не скажу, можете мне доверять, я умею хранить такие тайны. Наверняка ваша секта гонима со стороны ортодоксальной церкви…
– Сингапур, – не выдержал Данил, – хорош ее парить, смотри, она аж позеленела (девушка и правда изменилась в лице). Пошли, мне всё это уже осточертело. – Он взял Сингапура под локоть.
– Погоди, – убрал его руку Сингапур. – Последний вопрос. Так, девушка, как вас там, Лиза? Так, Лиза, вопрос архимегасерьезный, и прошу отвечать на него четко, грамотно и без всяких этих ваших нравственных штучек. Готовы? – Лиза ошалело смотрела на него, – Чем ваша религия лучше остальных? Вопрос понятен? Называем основные отличия: от православия, от католицизма и… пусть будет протестантство – все равно я в нем ни черта не смыслю. Слушаю вас. – Неумолимо смотрел он ей в глаза. – Все, Данил, она отвечает, и мы идем, – сказал он, не отводя взгляда от ее нервно перекошенного лица. – Я жду, – на полтона ниже, во внимании склонив голову, заключил он.
– Наша вера, – запинаясь, чуть слышно бормотала Лиза, – наша вера истинная, она… радеет за нравственность… за… целостность семьи.
– Ну я же вас просил, – сморщился Сингапур.
– Если вы так… настаиваете… Вы очень тяжелый человек, с вами очень трудно говорить, вы пугаете меня. Мне… если вы очень этого хотите, я приглашаю вас на лекцию.
– Далеко это?
– Они подо мной живут, – смирившись, сказал Данил.
– Вы можете пройти к нам… в офис, – совсем подавленно сказала она. – Вы можете послушать лекцию и получить ответы на все интересующие вас вопросы. Вам всё объяснят.
– Черт с вами, пошли, – бесцеремонно подхватив Лизу за локоть, Сингапур ввел ее в подъезд. Данил, плюнув, решил больше не противиться, Сингапуру требовался гештальт… в конце концов, не бросать же его одного, Данил направился следом, готовясь к самому худшему. Какой-то меломан, резко, на всю громкость, на полпесни, врубил «Уматурман».
– Понял Антоха, что поступил плохо и то, что развела его колдунья как лоха, – на весь двор реперским речитативом читал «Уматурман». – Но сила иного в антоновском взоре и значит он будет работать в дозоре… И треснул мир напополам… – Данил захлопнул дверь подъезда; музыка оборвалась.
– По темным улицам идет ночной дозор, – уже сам, тихо напевал Данил, поднимаясь вслед за Лизой и Сингапуром по лестнице на второй этаж, где находилась квартира, названная Лизой офисом.
Дверь открыл молодой человек, довольно крепкого сложения, одетый не по-домашнему – в костюме и при галстуке; так же стараясь быть улыбчивым, он поздоровался с Данилой, как со знакомым, протянул руку Сингапуру, представился Валерой.
– Сингапур, – отвечал Сингапур, собираясь уже проследовать в офис.
– Пожалуйста, разуйтесь, – попросил его Валера. Лиза, скинув туфельки, уже зашла в большую комнату. Данил и Сингапур, разувшись, следом.
– Здесь живут люди? – осматривая большую комнату, произнес Сингапур, всё таки (тем более его попросили разуться) он ожидал увидеть обычную квартиру, а здесь… Стены были оклеены какими-то невыносимо-веселенькими голубенькими обоями, по цвету годящиеся, если только для ванной. Возле стен, напротив друг друга два офисных стола, на одном компьютер, на другом стопка брошюр и постеров. За компьютерным столом сидел паренек в очках; увидев гостей, он заулыбался, поднялся, представился Ильей. Квартира была трехкомнатная, из двух других комнат, с любопытством, выглянули еще какие-то молодые юноши и девушки, все, как заученно, улыбались, и каждый подошел поздороваться. Гостям предложили сесть за стол, где лежали стопки брошюр. Сев, Сингапур с любопытством осматривал стены комнаты, где, буквально, везде был портрет какого-то добродушного старика корейца. Он был на больших круглых настенных часах, он был выткан на декоративном коврике, висевшем над дверью, он был написан маслом на холсте, обрамленном в дорогой золотистый багет. Не было свободного места, с которого не наблюдал бы за тобой этот милый улыбчивый старичок в строгом синем костюме и при галстуке. На некоторых фотографиях он был под ручку с не менее милой старушкой-кореянкой. Были плакаты, где старичка окружали счастливые дети; были – где счастливые зверушки: оленята, кролики, котята, были, где и счастливые детишки, и счастливые оленята с кроликами.
