В общем, лётные -- самый жалкий и забитый народ, так что в деревнях их не боится никто. Встречаясь на дороге с проезжающими, бродяги еще издали снимают шапки, кланяются и -- самое большое -- попросят хлеба. Среди сельскаго населения у бродяг создалась известная репутация, которою все они страшно дорожат. Мы отметим здесь тот знаменательный факт, что едва ли где-нибудь так хорошо относятся к бродягам, как в богатом Зауралье. В коренной Сибири бродяг недолюбливают, называют обидным именем "варнаков" и эксплоатируют всякими способами; в свою очередь, бродяги ненавидят желторотых сибиряков и называют их "челдонами". Зато в Зауралье им настоящий отдых; а река Исеть представляет собою настоящий бродяжнический тракт. Беглых вы здесь встретите на каждом шагу, и это самый безвредный народ, несмотря на те страшныя преступления, за которыя некоторые из них пошли в Сибирь. Здесь сам собой выступает вопрос о преступлении и наказании, и важно то, как он разрешается людьми образованными и народом. Не безнадежная испорченность или неисправимо-злая воля толкает большинство преступников на путь преступления, а сцепление роковых случайностей, которыми так богата на каждом шагу наша русская жизнь... Только крайнее меньшинство лётных, именно лётные-разбойники, представляются исключением из общаго правила, и к ним применима тяжелая кара закона. Какая масса никому ненужных страданий устранилась бы сама собой, если бы, с одной стороны, русская жизнь поменьше создавала роковых случайностей, а с другой -- наши следователи, судьи, прокуроры и присяжные умели и могли отличить действительно несчастнаго преступника от закоренелаго злодея. Простой народ понял и разрешил этот вопрос с присущим ему здравым смыслом: женская рука, которая каждый вечер кладет на полочку к окну кусок хлеба лётному, в этом простом человеческом движении неизмеримо чище и выше всех мудрых и сильных.
Нам нужно сделать оговорку, именно, что не следует смешивать лётных разбойников и лётных бродяг. Разбойники держатся особняком, как своего рода аристократия, и "работают" каждый в свою голову. Это слишком сильный народ для стаднаго образа жизни, притом разбойники всегда стараются замаскировать себя: купцом, писарем, солдатом, мужиком и т. д. Лётные бродяги совсем другое дело: они являются под своим собственным именем: бродяга, так бродяга...
IV.
При помощи дяди Листара, у лётных быстро завязались правильныя сношения с деревней. Первым отправился в Тебеньково, конечно, иосиф-Прекрасный и первым делом зашел в кабак к Родьке Безпалому, где его уже поджидал дядя Листар. Кабак стоял на выезде; вывеской ему служила прибитая к коньку и давно порыжевшая елка.
-- Добро пожаловать...-- здоровался Безпалый, разглядывая иосифа-Прекраскаго своими быстрыми, совсем круглыми глазами.-- Суседи, видно, будем?
Безпалый засмеялся жиденьким, тонким смехом, который уж совсем не шел к его толстому брюху и широкому, лоснившемуся бородатому лицу; свое прозвище он получил за отрезанные на левой руке два пальца.
-- У генерала Кукушкина служит в полку...-- поддерживал веселый тон сидельца дядя Листар.-- Дай-ка нам чего потеплее, чтобы добрым людям завидно было.
Кабак помещался в обыкновенной крестьянской избе, а для удобства посетителей, дверь была проделана прямо на улицу. Несмотря на то, что, по летнему времени, дверь стояла настежь, в кабаке было темно, особенно, когда войдет человек с улицы. Страшная грязь, вонь, избитый, как в конюшне, пол, грязная стойка, грязные стаканчики из пузыристаго мутнаго стекла и у стены грязная лавка, на которой сидели посетители... Чаще других бывал здесь, конечно, дядя Листар: охотник он был выпить, особенно на чужой счет, так как свои деньги не держались у старика. "Не с деньгами жить-то, а с добрыми людьми..." -- говорил дядя Листар, подмигивая своим единственным глазом.
-- Мимо меня лётные-то не проходят,-- говорил Безпалый, когда иосиф-Прекрасный спросил для куражу целый полштоф.-- Ох, много их идет из Сибири... Ну, с устатку и завернут к Родьке нутро поправить. Тоже назябнутся да наголодаются, да натерпятся всякой муки-мученицкой, оно живого человека и тянет к теплу... Другому и так подашь стаканчик.
-- Из сливок {Сливками называют в деревенских кабаках недопитые остатки, которые из стаканов и шкаликов сливаются в особую посудину.},-- поправил дядя Листар.
-- Всяко бывает... другой раз цельнаго отломишь.
В кабаке Безпалаго иосиф-Прекрасный познакомился с разными тебеньковскими мирянами, и все оказался народ самый хороший: два брательника Гущиных, рыжий и весноватый Мирон-кузнец, обдерганный и забитый мужичонка Сысой, два Гаврилы, степенный и обстоятельный мужик Кондрат и т. д. Сначала мужики немного косились на иосифа-Прекраснаго, а потом разговорились, и только один Кондрат, засунув руку за опояску, как-то загадочно улыбался в свою окладистую русую бороду.
-- Как с вами быть-то: живёте пока...-- говорил кузнец Мирон, а ему поддакивали другие мужики.-- Кругом лётные перебиваются по летам: кто на покосах по избушкам, кто себе балагунку пригородит.
-- Лётные, как комары: до осени...-- смеялся Родька Безпалый.-- Первым снежком их, как метлой, выметет. Все в Шадрином будут... Угодник на угоднике: Елкин, Кустов, Кольцов -- не найти концов.
Мужики добродушно смеялись над лётными, выпили лишний стаканчик по такому случаю, и знакомство завязалось.
-- Вот как насчет баб?..-- заметил Кондрат в самый разгар беседы.-- Летняя пора -- и за грибами и за ягодами ходят... Чтобы неустойки не вышло какой.
иосифу-Прекрасному ничего не оставалось, как божиться и клясться, что они и близко к бабам не подойдут, что им это самое дело наплевать, а уж если такая нужда застигнет, так и Шадринск не за горами -- там этого харчу сколько угодно. Дядя Листар кусал свою бороду и ничего не говорил, потому что настоящему мужику не хорошо болтать о таком пустом предмете -- ему даже было немножко совестно за степеннаго Кондрата, которому не следовало себя срамить. Эка невидаль -- бабы!.. Уж тут что ни говори, а если тебеньковския бабенки гуляют со своими парнями, так будут и с лётными гулять: солдатка Степанька, кривая вдова Фимушка, замотавшаяся девка Улита, да мало ли их наберется по деревням?
За иосифом-Прекрасным к Безпалову пришел Филипп Перемет и сразу понравился всем, потому видно, что обстоятельный человек: напрасно слова не молвит и компанию поддержать может. Особенно близко Премет сошелся с кузнецом Мироном, потому что и сам близко знал всякую кузнечную работу.
Один Иван Несчастной-Жизни оставался все еще на Татарском острове, потому что едва ходил, да и то задыхался через каждые десять шагов. От-нечего-делать он городил вместе с иосифом-Прекрасным летний балаган, в котором можно было скрыться, по крайней мере, от дождя.
Первыми на Татарский остров явились деревенские белоголовые ребятишки; они сначала наблюдали лётных с берега и только потом решились переправиться на остров. Это были самые бойкие из всей деревенской детворы: Семка, сынишка старшаго брательника Гущина, Авдошка Сысойкин, Булка Родькин, и с ними же приплелась семилетняя девчурка Сонька. Мальчишки совсем не заметили, как она перебрела за ними через реку на остров, и были очень сконфужены ея обществом.
-- Сонька, под домой... прибьем!..-- кричал Булка, первый озорник.-- Ишь, сопливая, туда же за ребятами...
Он схватил девочку за тонкое плечо и больно ее толкнул. Сонька заревела, но за нее вступился иосиф-Прекрасный, умевший ладить с ребятишками.
-- Не трожь ее, ребята,-- говорил он буянам.-- Ты чья будешь, девонька, а?.. Ах, ты, зелена муха...
-- Фе...ее...кли-и...стина,-- всхлипывая и закрыв лицо руками, ответила Сонька.-- К мамке хочу...
Девочка опять расплакалась. Но иосифу-Прекрасному не стоило особеннаго труда утешить ее: он посадил Соньку к себе на колени и принялся выделывать на губах такия трели, что девочка сейчас же засмеялась чистым и доверчивым детским смехом. Иван лежал в балагане и видел всю сцену: имя Феклисты заставило его вздрогнуть; но он не вышел из балагана и только издали разглядывал белокурую головку девочки с заплаканными глазами. Сонька была в одной старой выбойчатой рубашонке, открывавшей до самых колен исцарапанныя, желтыя от грязи и загара ноги; на спине у нея болталась скатавшаяся косичка; тонкая шея была совсем коричневая, лицо запачкано, и только одни глаза, как две звездочки, сияли тихим, ясным взглядом.
