-- Уж как-нибудь сладимся, зелена муха...
III.
Татарский остров издали походил на громадную зеленую пиалку. Века Исеть плыла здесь широким плесом, точно в пеленой бархатной раме из вербы, ольхи, смородины и хмеля. Кругом, насколько хватал глаз, разстилалась без конца-краю панорама полей, сливавшихся на горизонте с благодатной ишимской степью; два-три кургана едва напоминали о близком Урале, откуда выбегала красивая Исеть, вся усаженная богатыми селами, деревнями и деревушками, точно гигантская нитка бус. Место было широкое и привольное, какия встречаются только в благословенном Зауралье, где весело сбегают в Исеть реки: Теча, Синара и Мияс, эти настоящия земледельческия артерии.
В полуверсте от Татарскаго острова, вниз по течению Исети, на плоском песчаном берегу, плотно уселось своими двумя сотнями изб богатое село Тебеньково. Издали красовалась белая каменная церковь; единственная широкая улица тянулась по берегу версты на две, как это бывает в настоящих сибирских селах. С тебеньковской колокольни можно было разсмотреть несколько других селений: верстах в десяти вверх но течению Исети горбились крыши деревни Чазевой; вниз по течению, прикрытое зеленым холмом, пряталось село Мутовкино; в стороне, где синел старинный башкирский бор, как свеча, белела высокая колокольня села Пятигорь. Эту картину портило отсутствие леса -- от прежних вековых лесных дебрей, на пространстве сотен квадратных верст, сохранился только пятигорский бор, жиденькие березовые перелески, гривки и островки из смешанной зелени, прятавшиеся по логам и оврагам. Зато полям не было краю -- точно на диво развернулась сказочная скатерть-самобранка: ярко зеленели озими, желтели, как давно небритая борода, прошлогодние пары, черными заплатами вырезывались яровыя.
-- Эх, места-то, места сколько...-- повторял с каким-то сожалением. иосиф-Прекрасный, в котором сказывался великорусский пахарь.-- Не то, что в нашей Нижегородской губернии... кошку за хвост повернуть негде. Тут помирать не надо: во какие луга-то...
Татарский остров получил свое название в темныя времена башкирских бунтов, когда на нем отсиживались воевавшие с русскими насельниками башкиры. Предание гласило, что эти защитники своей родины полегли костями на Татарском острове, все до последняго. Вообще, цветущий бассейн p. Исети в течение целаго столетия, начиная с перваго башкирскаго бунта, вспыхнувшаго в 1662 г. под предводительством башкирскаго старшины Сеита, и кончая пугачовщиной, служил кровавой ареной, и весь этот благословенный простор залит реками башкирской крови. После окончательнаго замирения Башкирии прошло не более ста лет, и эта "орда" превратилась в настоящее русское приволье: на месте башкирских улусов, стойбищ, тебеневок и кошевок, выросли русския деревни и развернулись крестьянския нивы, как на месте скошенной травы вырастает новая... Воспоминанием о поэтическом и воинственном башкирском племени сохранились в Зауралье только жалкие островки башкирскаго населения да башкирския названия русских сел, урочищ, рек и озер.
Май был на исходе, и весна разливала кругом свои чудеса со сказочною щедростью. А давно ли все кругом было мертво, как пустыня. Долго хмурится апрельское небо и точно не хочет улыбнуться первым весенним лучом; в засвежевшем упругом воздухе иногда начинают тихо кружиться пушистыя снежинки; но весна берет свое -- на бугровых проталинках зеленой щетиной пробивается первая травка, везде блестят на солнце лужи вешней полой воды, сердито и весело буравят землю безчисленные ручьи, снег сползает к оврагам и водороинам, пухнет, чернеет, покрывается ржавыми пятнами и ледяными кружевами. Дольше всех не сдается скованная толстым льдом река, пока набивающаяся в воздухе, томящая весенняя теплынь не выгонит поверх льда желтыя наледи, промоины и широкия полыньи. Первыми вестниками наступающей весны являются грачи, скворцы, жаворонки; за ними прилетает разная водяная птица, как только реки и озера дадут закраины; за водяной птицей летит болотная, позже всех прилетают лесныя птицы. Усталыя вереницы пролетают тысячи верст, делают короткия становища, кормежки и высыпки, и опять летят вперед, туда, на север, где хмурится низкое небо и в синеватой мгле тонет безконечная лесная полоса, которая разлеглась широкой зеленой лентой от одного океана до другого. Сколько миллионов перелетной птицы погибает напрасною смертью в этот длинный пут через моря, горы, пустыни и леса! Иная, выбившись из сил, попадала в море, иная погибла от голода, иная сделалась жертвой тех хищников, которые зорко стерегут перелетныя станицы на каждом шагу и провожают почетным конвоем. И хищная птица, и снег, и зверь, и холодный ветер, а всех больше человек -- истребляют миллионы беззащитной твари; но могучий инстинкт сильнее всех этих препятствий, и птичья армия каждый год с точностью, которая недоступна даже лучшим машинам, начинает свое переселение, точно двигается вперед какая-то стихийная сила.
Теперь уральская весна была в полном разгаре, и все кругом жило какою-то напряженною жизнью. Наперекор предсказаниям иосифа-Прекраснаго, Ивану Несчастной-Жизни вдруг полегчало -- это было чудо животворящей весны... Больной мог сидеть, ел и вообще превращался в здороваго человека. Он каждый день по нескольку раз обходил Татарский остров, смотрел сквозь кусты на знакомый берег Исети, на разстилавшияся родныя поля, тебеньковскую колокольню, и чувствовал, как по его желтому лицу катились счастливыя слезы, слезы безыменнаго бродяги, который имел такое же значение в общем строе жизни, как фальшивый двугривенный или письмо, отправленное по почте без адреса. Но ведь и он, Иван Несчастной-Жизни, мог, сколько душе угодно, слушать, как по ночам жалобно курлыкали журавли, бродившие по тебеньковским пашням, как на заре кричали на Исети своим диким криком лебеди, как куковала где-то далеко-далеко сирота-кукушка; мог смотреть, как над деревней, над полями, над рекой широким винтом поднимались злые коршуны, зорко выглядывавшие свою добычу. На Татарском острове тоже день-деньской копошилась разная птичья мелюзга, заливаясь своими песнями; ласточки, синички, малиновки, черемушники гнездились в кустах; по песчаной отмели проворно бегали черныши-бекасы и серые зуйки, грациозно покачиваясь на своих тонких, как проволока, ножках; в прибрежном коряжнике было два утиных гнезда, в осоке по ночам долго скрипел коростель. У иосифа-Прекраснаго была вся птица на счету, как у хорошаго хозяина; лётные не трогали птицы.
-- Это господам забава -- беззащитную тварь бить,-- любил разсуждать иосиф-Прекрасный, сидя у огонька.-- Птица-то проснется и сейчас Бога славит -- вот ты на нее и гляди, что она названием-то птица. Зверь -- тот не умеет угодить Богу, потому, какая у него песня: либо завоет, либо залает, либо захрюкает, а птица на все голоса выводит. Птица, брат, вольная тварь -- первая родня нашему брату, лётному... Ее Господь умудряет за ея простоту, потому она и место свое знает лучше другого человека -- самая махонькая птичка, и та во как знает. Нет, ее, брат, не обманешь. Кому, значит, что дано: одному такая часть, другому другая; а место у каждаго свое должно быть; ну, его к этому самому месту и волокет, потому как божеское произволенье...
Действительно, между перелетной птицей и лётным существует роковая аналогия: та же стихийная тяга к своему месту, те же становища, высыпки, кормежки, с тою разницей, что для каждаго лётнаго опасность этого рокового пути удесятеряется тысячью препятствий специально-человеческаго существования. Самая хитрая и вороватая птица, по сравнению с самым простым и глупым человеком, является полнейшим ничтожеством и выкупает свое глупое птичье существование только колоссальной плодливостью; параллельно с этим, и опасности птичьяго перелета в миллион крат меньше того, что выносят лётные. Мы приведем только страшную цифру ежегодно ссылаемых в Сибирь в каторгу и на поселение, именно 15.000 человек, и так идет из года в год; а между тем, из всех ссыльных, но вычислениям сибирской статистики, в Сибири остается всего 5%... Куда же деваются остальные 95%? Мы можем сказать утвердительно, что большинство бежит... И если первый путь в Сибирь является специфическим русским vиа dolorosa, то этот второй, обратный путь является безпримерным явлением, получающим, благодаря своей численности, правильности и постоянству, глубокое историческое значение. И так каждый год, точно льется широкая река...
