«Таврия» — маленькая уютная машинёнка, вполне современная, по-своему комфортная. Во всяком случае, печка в ней и радио есть. И бегает вполне прилично.

Поехали.

Апрель под колёсами — жидкий грязный снег, грязная вода, летящая на ветровое стекло из-под колёс идущих впереди машин. Мечущийся «дворник», неважная видимость, зажжённые уже фары…

— Переживаешь?

— Ну что ты спрашиваешь, Марина!? Когда у тебя Гарсон погиб, ты разве не переживала?

— Что ты! Я выла на его могилке там, в Грозном. Жалко его ужасно! До сих пор успокоиться не могу. Как только подумаю про Гарсончика…

— Ну вот. И я с Линдой… пять лет, душа в душу.

— Слушай, Олег, а ведь они симпатизировали друг другу.

— Кто?

— Гарсон с Линдой.

— Ну… может быть.

— Не «может быть», а точно! Я не раз наблюдала за ними. Любовь у них была. Но такая, виртуальная. Мы же им не разрешали ничего.

— Да, конечно.

— Видишь, как жизнь для них сложилась — обоих уже нет.

Олег вздохнул, переключил скорость.

— Гарсон хоть с честью из жизни ушёл, такую память о себе оставил. А Линда… Эх! Зачем я Кровопускову доверился!?

— Не переживай так, не надо. — Марина вдруг придвинулась к Олегу, обняла его. Попросила: — Притормози, поговорить с тобой хочу.

Олег съехал на обочину. Они не так далеко отъехали от питомника, за стёклами «Таврии» виделись сейчас низкорослые сосенки, дремлющий уже молодой лесок, примыкавший к окружной дороге, опоясывающей город с юго-запада…

Боже, как одуряюще-знакомо пахнут волосы Марины! И сколько этот запах её духов вызвал воспоминаний: железнодорожный вокзал, музыка духового оркестра, прощальные речи, объятия и поцелуи, глаза и руки Марины, вот так же, как сейчас, обвившие его шею.

Олег весь напрягся, ждал.

— Чего ты с ребятами сцепился? С Шайкиным собачишься, Серёжу Рискина в чём-то подозреваешь.

Он поник. Не об этом хотел сейчас слышать, не этого ждал от Марины. Неужели она не понимает его?! Зачем эти упрёки, выводы, в которых она неправа?

Олег приспустил стекло дверцы — стало немного легче дышать.

Сказал глухо:

— И ты об этом же. А я думал, что ты на моей стороне.

— Конечно, на твоей. Но…

— Рискин за Линдой недоглядел, Марина. Если не нарочно вязку устроил.

— Не может этого быть, Олег! Ну, почему ты так плохо о нём думаешь? И Шайкин тебе добра желает.

— Ага, желает! На словах. А сам спит и видит, чтобы я куда-нибудь переместился с питомника. А Рискин просто завидует.

— Ты преувеличиваешь, Олег. Ну… некая доля зависти, может, и есть, не буду спорить. Сильным людям всегда завидуют. Это естественно, это в каждом человеке сидит.

— И ты завидуешь?

— И я. Твоему мужеству и упорству. Твоим успехам. Ты с Линдой многого достиг, все это понимают.

— И ты на хорошем счету, Марина! Гарсон тебе славу принёс, заслуженную.

— Да, Гарсончик!… — вздохнула Марина. — Он был. А теперь его нет. Теперь мне всё сначала надо начинать. Слава — она как печка: всё время дровишки надо подбрасывать. Те, что положили раньше, уже сгорели…

Она порывисто вдруг и горячо, обеими руками повернула его голову к себе.

— Обижаешься на меня? Забыл?

— Забыл.

— Значит, и не любил никогда.

— Любил. И сейчас люблю.

— И что же…

Олег молчал, не двигался.

Марина с разочарованным вздохом отпрянула от него.

— Слабые вы на любовь, мужики!… Чуть больше года прошло, а он — «любил»! А если женщина… ну, сомневалась в своих чувствах, проверить хотела! Если сама себе время назначила — убедиться, что…

— Не надо, Марина. Ты меня не любила, теперь я это знаю.

— Любила, не любила… Что ты за меня решаешь? Я сама себя иногда не понимаю.

Он молчал.

— Ты гордый, да. Но бывает, ведь, Олежек, что женщина ошибается. Это ты можешь понять? И простить?

— Марина, за что ты просишь прощения? Ты передо мной ни в чём не виновата, ничего мне не обещала. Это честно, по крайней мере.

Проскурина теребила концы яркого длинного шарфа, говорила подавленно:

— Какие-то похоронные слова произносишь, Олег. У нас ещё вся жизнь впереди, всё ещё можно наладить, поправить… Поехали ко мне, а? Что мы в твоей «Таврии» сидим, как эти… У меня хороший коньяк есть, буженина.

Он покачал головой.

— Нет. Извини. Я обещал другому человеку, что к восьми буду.

— Это… женщина?

— Да.

Марина какое-то мгновение сидела в прострации — совсем не ожидала такого поворота дела. Но скоро взяла себя в руки, сказала с нервным смешком, взбадривая себя:

— Ну… раз обещал. Тогда другое дело. Прощай!

И выскочила из «Таврии», стала голосовать проскакивающим мимо машинам, и вот уже белая «Волга» затормозила у её ног и умчала к сияющим огням города.

Во дворе дома, где жила Женя, какой-то молодой хлыст избивал собаку — в свете фар Олег это хорошо, отчетливо увидел. Собака была привязана к скамейке у детской песочницы, парень бил её ногами, явно стараясь покалечить, а может, и убить. Он был пьян, орал что-то несусветное, дикое, слова за отчаянным визгом собаки трудно было разобрать.

Олег посигналил, потом выскочил из машины, бросился к хулигану.

— Эй! Ты что делаешь?!

Тот на мгновение прервал своё зверское занятие, исподлобья, зло глянул на хромающего к нему человека.

— А тебе что — больше всех надо?

— Прекрати сейчас же! За что ты её бьёшь? Это чья собака?

— Чья собака — не знаю, бью за то, что она гавкала на меня. А я не позволю, чтобы всякая тварь!… На, паскуда!

И парень снова стал пинать собаку.

— Стой, живодёр! Я сотрудник милиции.

— А-а, мент! А п-почему хромой? Хромые менты не бывают. И не твоё дело! Чего лезешь? Хочу и убиваю!

— Стой, говорю! — Олег толкнул парня, он потерял равновесие, упал — да много ли пьяному надо?! А тот ещё с земли, весь в песке, угрожающе шипел:

— Ну, ментяра, кранты тебе! Кто-то не добил, вижу… на протезе… Так я добью!

Парень, одетый как вся шпана в чёрную куртку и такую же чёрную вязаную шапочку, легко вдруг, будто его подбросило пружиной, вскочил на ноги. В следующую секунду Олег почувствовал резкую, обжигающую боль в боку, невольно вскрикнул. А парень бросился бежать.

Олег понял, что без помощи ему уже не обойтись. Выхватил из кармана мобильник, набрал номер.