Через двадцать минут, наскоро умывшись и одевшись, я уже отпирала главную дверь дома. Тишина говорила о том, что хозяин действительно ушел. Если только он не притаился и не ждал меня где-нибудь за углом. Но здравый смысл подсказывал, что такие ухищрения человеку в полтора раза выше меня ростом были бы ни к чему, задумай он что-то недоброе. Поэтому я разулась, и, прежде чем подняться на второй этаж, решила осмотреть первый. Конечно, явного разрешения я на это не получала, но и устоять не смогла.
На первом этаже я обнаружила кухню, гостиную, туалет с ванной и чистенькую, без вещей спальню, видимо, предназначавшуюся для гостей. Ничего необычного. Убрано неплохо, но не слишком тщательно, в холодильнике мясо, овощи и даже борщ в небольшой кастрюльке, в ванной стандартный минималистический мужской набор средств. Гостиная была переделана под тату салон: там обнаружилась кушетка, стол с татуировочными машинками, стеллажи с красками, рулонами пленки и салфеток, коробками одноразовых перчаток и прочими материалами. Также там стоял письменный стол с офисным креслом, заваленный эскизами как на бумаге, так и на телячьей коже.
Поднявшись на второй этаж, я сразу увидела картины. Они занимали довольно просторный холл целиком: висели на стенах, стояли прислоненными к ним на полу, местами даже внахлест. И везде была я. Почти не дыша я обвела взглядом каждое полотно. И не было ни одного, где не было бы меня. Здесь были варианты обеих серий, хранившихся у меня, отдельные мои портреты, совершенно другие сюжеты, в которые я была вписана. Общими оставались две вещи: стилистика татуировок там, где было что-то кроме моего лица, и я в самом центре картин.
Я обошла весь второй этаж. Нигде не было ни намека на какой-то другой рисунок, даже чужой. Фотографии в рамках, и те отсутствовали. На первом этаже, как я помнила, никаких изображений я тоже не видела. Какого черта здесь происходит?
Вот теперь уже мои тревоги не казались мне призрачными. Я быстро спустилась вниз, обулась, оставила ключ в незапертой двери и вернулась к себе. Свою дверь я заперла и оставила ключ в замке, чтобы нельзя было открыть снаружи. Также я нашла ключ от второй двери – ведущей из дома – проверила запор и тоже вставила ключ в замок. Что бы там ни происходило в голове у этого человека, я не хотела, чтобы это имело хоть какое-то отношение ко мне. Дом неожиданно показался мне чужим и агрессивным. Я почти упала на пол и расплакалась.
Вечер, немного успокоившись, я провела в сборах и поисках нового жилья. Понимая, что подходящего варианта так быстро не найти, я удовлетворилась номером в отеле в соседнем городе, который и сняла на неделю с завтрашнего дня. Билеты тоже купила и с некоторым чувством облегчения легла спать.
Проснулась я от какого-то жуткого кошмара, будто что-то стягивает мне руки и ноги, залепляет рот. Несколько секунд я металась в темноте, стряхивая с себя чьи-то потные ладони, пока не поняла, что это не сон. Сопротивляться в темноте и при полном непонимании ситуации было бесполезно, поэтому я замерла и дала себе время осознать происходящее и привыкнуть к слабому свету уличного освещения, едва пробивающемуся через зашторенные узкие окна.
Почувствовав, что я проснулась и не сопротивляюсь, Татуировщик прекратил попытки завязать мне рот, убрал руки и выпрямился. Мои ноги и руки уже были чем-то связаны. Думаю, узкими пластиковыми стяжками, какими скрепляют пучки проводов. Осторожно пошевелив конечностями, я почувствовала, что стянуто не туго, но и освободиться я бы не смогла. Татуировщик отошел от моей кровати и включил торшер у противоположной стены.
Едва привыкнув к свету, я буквально вытаращилась на него, забыв про свое, не предвещающее ничего хорошего, положение. Я ведь не видела его полгода. Тогда он произвел на меня приятное впечатление, но сейчас был похож на опустившегося алкоголика или наркомана. Грязные волосы сосульками свисали до плеч, лицо осунулось, глаза выглядели красными даже в тусклом свете лампы. Рваная в сомнительных пятнах футболка обнажала руки, забитые вытатуированными надписями буквально одна поверх другой. В прошлую нашу встречу их было точно меньше.
Татуировщик вышел из спальни, и из гостиной послышались звуки передвигаемой мебели и еще каких-то приготовлений, которые определить я не мола. Это дало мне время проверить надежность стяжек, но безрезультатно, – они держали крепко. Когда-то давно мне приходилось видеть ролик о том, как пленник, перекручивая запястья резким движением, рвет такие стяжки, и я попыталась выполнить что-то подобное, но к тому моменту как мой теперешний тюремщик вернулся в спальню, только растерла руки.
Не говоря ни слова, и не смотря мне в глаза, хозяин дома поднял меня на руки (даже в теперешней его форме, кажется, это не составило для него труда), отнес в гостиную и усадил в кресло, которое поставил у стены под узкими окнами. Рядом с креслом лежали мотки толстой бечевки, а посреди комнаты стоял мольберт. Все еще избегая моего взгляда, Татуировщик начал методично привязывать меня к креслу бечевкой: плотно примотал грудь к спинке, новой пластиковой стяжкой притянул правую руку к подлокотнику, затем разрезал общую стяжку и проделал то же самое с левой, плотно примотал руки бечевкой, разрезал стяжки. потом то же самое сделал с ногами. Все это прошло в полной тишине. Я тоже молчала, не видя проку в вопросах. Смысл действа, учитывая состояние галереи и мольберт посреди комнаты, мне был примерно понятен. По крайней мере на ближайшую перспективу.
Когда я оказалась привязана крепко всеми необходимыми частями тела, Татуировщик отошел к мольберту и какое-то время просто смотрел на меня оттуда. Я смотрела на него. Через несколько минут он взял, кажется, карандаш (с моего места мне было плохо видно) и начал рисовать. Что ж, у меня было время поразмыслить над ситуацией.
Хотелось мыслить здраво, хоть это было и не просто, поэтому первое, в чем я себе призналась – на хороший финал рассчитывать не стоит. Пока не понятно, включал ли полный план моего тюремщика еще какие-то промежуточные стадии, кроме рисования портретов (изнасилование, пытки?), но в конечной точке я не сомневалась – он меня убьет. Я прочла достаточно триллеров. Просто осилить его и сбежать мне не удастся – это мысль номер два. И три – написание картины займет время, которое мне нужно будет потратить на изучение возможностей.
Не то, чтобы такие размышления сильно меня успокоили, но я с удивлением отметила, что, как минимум, не впадаю в панику и в состоянии рассуждать. А вот мой противник здравомыслием в текущий период своей жизни вряд ли отличался. Поставила за здравомыслие пять очков Гриффиндору, то есть себе.
Художник (теперь я дала ему и второе имя) рисовал до утра, а я, кажется, задремала. В какой-то момент в полусне я чувствовала, что он развязывает меня, переносит на кровать, но сил сопротивляться у меня не было, да и смысла в этом все еще было не много.
Проснулась я с одной рукой, привязанной бечевкой к дужке спинки кровати. Веревка была достаточно длинной, чтобы я могла сесть, но не встать. Я села, по-турецки скрестив ноги, и осмотрела комнату. Новая реальность моего существования при дневном свете, приглушенном все еще закрытыми шторами, начала заново проявляться в моем сознании. Кресло и мольберт стояли на своих местах – их мне было видно через открытую дверь спальни. Картина тоже была там, но не видана мне. Хотелось в туалет, но пока не сильно. Ради интереса я попытала счастье с узлами на веревке – ожидаемо безрезультатно. Мой тюремщик подготовился.
Только я заново растянулась на кровати в абстрактных мыслях о бессмысленности моих вчерашних предосторожностей с ключами, как раздался стук в ту дверь, что вела ко мне изнутри дома, и затем – шаги по лестнице. Художник выглядел чуть лучше: вымыл волосы и завязал их в аккуратный гладкий хвост, лицо немного посвежело, краснота глаз спала. Он аккуратно перочинным ножом срезал веревку с моего запястья, оставив болтаться на дужке кровати и жестом, даже с поклоном, не произнося ни слова и снова не смотря мне в глаза, указал на выход из спальни по направлению к ванной комнате.
