Но пока в кают-компании тепло, стол заставлен яствами. В чашках осталось по хорошему глотку пунша. И ие спето еще много чудесных песен о верности, мужестве и долге.
Новый план
Вскоре после встречи Нового года Нансен заметил Свердрупу, что на судне, пожалуй, слишком много праздников. Не разленились ли молодцы?
Свердруп, причмокивая, сосал свою короткую трубочку.
— Команда делает свое дело, — заметил он, — а дела не так уж много.
— Пока действительно немного…
Свердруп вопросительно поднял брови. Однако Нансен не стал пояснять смысл своей фразы, капитан же «Фрама» не любил задавать вопросы.
А Нансен испытывал сложные, противоречивые чувства. Его расчеты оказались правильными за одним исключением.
Правильными, поскольку «Фрам» совершил благополучное плавание вдоль берегов Азии, зашел на север дальше, чем Нансен предполагал первоначально, выдержал все испытания при сжатии льдов.
Исключение же было одно, но весьма существенное: вместо ожидаемого мелководного моря с ярко выраженными сильными течениями «Фрам» оказался над такими глубинами, что ни один лот не доставал дна. Но это значило, что надежда на продвижение в места, близкие к полюсу, столь же слаба, как слабы течения в глубоководных бассейнах.
А полюс притягивал Нансена. Он сердился на себя, доказывал себе, что достижение полюса — вопрос тщеславия, что тщеславие — детская болезнь, от которой вылечиваются с годами и которую он должен преодолеть. Доказывал, доказывал, но однажды после прогулки на север по гладкому льду, словно созданному для саней, записал в дневнике:
«Чем больше я хожу и присматриваюсь к этому льду по всем направлениям, тем больше у меня зреет план, который уже давно занимает мои мысли. По такому льду можно на санях и на собаках достигнуть полюса, если, конечно, совсем покинуть корабль и обратный путь совершить через Землю Франца-Иосифа, Шпицберген или по западному берегу Гренландии. Это будет даже не такой уж трудный путь для двоих мужчин…
Конечно, пускаться в путь этой весной было бы слишком опрометчиво. Сначала нужно посмотреть, куда и как далеко на север понесет нас летом. Кроме того, меня мучат сомнения: правильно ли будет с моей стороны покинуть товарищей? Подумать только: вдруг я вернусь домой, а они — нет? Но, с другой стороны, разве я отправился в экспедицию не для исследования неизвестных полярных областей? На это жертвовал свои деньги норвежский народ. Значит, первая моя обязанность — сделать все, что в моих силах, для достижения этой цели пли, по крайней мере, для получения наибольших результатов в этом направлении».
Нансен старался трезво, всесторонне, критически взвесить все сильные и слабые стороны нового плана. Двое должны покинуть корабль без малейшей надежды вернуться на него. У них не должно быть даже мысли об этом. С того момента, как товарищи пожмут им руки, желая счастливого пути, двое должны рассчитывать только на себя. Что бы с ними ни случилось, помощи не будет! Ни при каких обстоятельствах. На корабле не должны даже помышлять о спасательных экспедициях: нет малейшей доли вероятности, что люди с дрейфующего судна смогут найти двух человек, ушедших по льду, дрейфующему с другой скоростью и, возможно, и другом направлении.
Но о себе Нансен думал меньше, чем о тех, кто останется. «Вдруг я вернусь домой, а они — нет?» — эта мысль не выходила у него из головы. И в сотый раз Нансен перебирал в уме опасности, которые могли угрожать «Фраму», неожиданности, с которыми могла встретиться его команда после ухода полюсной партии.
В судовой библиотеке было шестьсот книг. Тут собрали все, что печаталось о полярных экспедициях. Нансен снова перечитал давно знакомые страницы. Все мореплаватели с редкостным единодушием сходились на одном: главная угроза для корабля в Арктике — сжатие.
Кэн считал, что за один день, когда льды атакуют судно, человек стареет больше, чем за год обычной жизни. Юлиус Пайер, первым обследовавший на «Тегетгофе» Землю Франца-Иосифа, описывал один из таких дней: «Экипаж, видя неминуемую гибель, решил оставить корабль и, захватив самое необходимое, бросился спасаться. Тяжело переживать подобные минуты! Приходится наскоро переодеваться, рискуя быть задавленным в этой ничтожной скорлупке, которую поминутно подкидывает грозная сила; бросаешь последний прощальный взгляд на все то, что оставляешь в каютах, с чем никогда бы не расстался; а вокруг слышен свирепый гул, двери со свистом растворяются и затворяются, вылетают стекла…»
Так было на «Тегетгофе»; примерно так бывало и на сотнях других кораблей. Но ведь ничего похожего не испытала команда «Фрама».
Как-то Нансен услышал через дверь взрывы хохота. Что там случилось? Да просто молодцы в кают-компанпи читали вслух протоколы ученого спора, в которых «неопровержимо» доказывалось, что «Фрам» будет раздавлен задолго до того, как достигнет 80-й параллели. Эти протоколы Свердруп извлек на свет божий как раз вовремя: именно в тот день корабль пересек 80-ю параллель.
Люди смеялись, они были уверены в своем «Фраме» — и не была ли эта уверенность ответом на вопрос, больше всего мучивший Нансена?
В феврале день заметно прибыл. Над горизонтом появилась яркая заря. Нансен все чаще ездил на собаках. Он не выбирал погоду и гонял упряжку даже при 50 градусах мороза с ветром, когда плевок, замерзая на лету, падал льдинкой. Собаки бежали бодро, лед был гладким, и в скрипе полозьев Нансену слышалось: «На полюс! На полюс!»
Всю вторую половину зимы «Фрам» медленно несло над немыслимой бездной. Почти 3500 метров лотлиня — тонкой стальной проволоки с грузом на конце — не доставали дна. Потом лотлинь лопнул, и свинцовый груз отправился искать дно самостоятельно. Бентсен сказал, что, должно быть, земная ось вертится в широкой сквозной дыре, и глупо искать возле нее дно.
Итак, под «Фрамом» по-прежнему была бездна. Бездна «гасила» течение. За пять зимних месяцев корабль продвинулся всего на один градус к северу! И ничего нельзя было сделать, чтобы ускорить дрейф. Тут человек бессилен. Деятельную натуру Нансена это бессилие угнетало больше всего, вызывало приступы тупой тоски.
«Никакой борьбы, никакой возможности борьбы. Все так тихо и мертво, все застыло, окоченело под ледяным покровом. Я чувствую, что душа у меня леденеет. Чего бы и не дал за один день борьбы, за мгновение серьезной опасности! — записал он в конце марта. — Приходится выжидать. Надо еще посмотреть, каков будет дрейф. Если он примет неверное направление, я сожгу за собой все мосты, все силы положу на поход прямо по льду к северу».
81-ю параллель «Фрам» пересек только 17 мая. Этот день норвежской конституции они праздновали, как норвежцы, жаждущие увидеть свою родину свободной. Тринадцать человек дважды обошли вокруг «Фрама» под чисто норвежским флагом, без значка унии со Швецией. Флаг нес Нансен. Потом Нансен поднялся на капитанский мостик и произнес речь о праве маленького народа самому устраивать свою жизнь так, как он хочет.
Они не были бы норвежцами, если бы их праздничная манифестация была лишь торжественно-серьезной. И доктор вышагивал со «знаменем» — надетой на древко рубашкой, где красными буквами было написано требование нормального рабочего дня (что при отсутствии врачебной практики и безделье казалось вполне естественным); метеорологи несли жестяной щит с надписью, призывающей добиваться всеобщего избирательного права, а замыкал шествие повар Юлл с котелком для каши…
Вот и лето. Июньское солнце освещает трещины, полыньи, лужи, ржавые консервные банки, появившиеся на белый свет вместо подснежников. Собаки, которые ходили с высунутыми языками уже при 10 градусах мороза, теперь просто изнывают. У них началась линька, шерсть лезет, клочьями носится в воздухе.
На огромном ледяном поле неподалеку от «Фрама» — целое озеро. Спустили на него каяки, попробовали, может ли экипаж «Фрама» уместиться в одной шлюпке. Когда все тринадцать отчалили, осиротевшие псы завыли в диком отчаянии. Самые смелые пустились вплавь за лодкой, увозившей их хозяев.
