Поля второй бригады, всегда начинавшей жатву первой, слегка холмились. Пшеница казалась такой густоты и плотности, что кинь, к примеру, доску в это живое, волнующееся золото — она так и будет лежать, покачиваться на волнах… Он не заметил, как дорога приблизилась к самой реке, потянулась под старыми корявыми ивами. Важно и величаво дорогу пересекали гуси; вожак, угрожающе задрав голову, будто предупреждал человека в машине: «Куда торопишься, товарищ? Дай-ка нам пройти, потом уж твоя будет очередь!»
Притормозив, Павел Николаевич пропустил гусиную семью и поехал дальше, а за бугром с грустью подумал, как бы с запозданием отвечая на вопрос вожака гусей: «Мы, люди, действительно все куда-то спешим, вечно заняты, всегда нас ждут дела. А вот сегодня я не буду спешить, и дела — побоку. Сверну вон к той копенке и посплю. Думать тоже ни о чем не буду. Разве их передумаешь, эти думы?»
Но на луговину, к копенке, он так-таки и не свернул, а погнал машину быстрей. Лишь в самом Гремякине «Москвич» поубавил скорость. Ни в контору, ни домой Павлу Николаевичу идти не хотелось, к людям его не тянуло. Он остановил машину под окнами клуба, прямо в густом бурьяне. Запасная клубная дверь, выходившая во двор, не замыкалась, вместо замка торчал болт. Он открутил гайку, вошел в полутемный зал и, пройдя между рядами стульев, присел в середине. Ставни на окнах были закрыты, только в одно свет снаружи пробивался косым пучком.
Павел Николаевич сидел в пустом, полутемном зале, один, запрокинув голову, смотрел на белевшее перед глазами полотно экрана и в тишине вспоминал свою жизнь…
Разве мог десятилетний паренек знать в те далекие довоенные годы, когда очень часто приходил с матерью на Лузьву — она приносила белье стирать на плоских речных камнях, — что через четверть века станет председателем колхоза? Более всего на свете его тогда занимали носившиеся над рекой ласточки в небе, да было чертовски хорошо кувыркаться в траве, взбираться на деревья. А потом, в тяжкую годину войны, когда отправлялся вместе с матерью собирать по деревням теплые вещи для фронтовиков — чулки, варежки, шарфы, — ведь и тогда не думалось, не гадалось, что наступит время и придется руководить сложным колхозным хозяйством. Да еще где? В родной деревне Чертановке, раскинувшейся тоже на берегу Лузьвы, только в самом верховье.
Как же это началось?
Павел Говорун закончил школу сельских механизаторов, вернулся домой комбайнером, а через несколько лет уже стал в колхозе бригадиром. Он был молод, неутомим, потому-то с большой охотой, со всем душевным рвением взялся за работу, познавал законы руководства хозяйством и людьми. Но, честно говоря, в годы бригадирства, обогатившего его опытом и умением, тоже не возникало мысли, что приближаются сроки, когда ему придется сесть за председательский стол. Нет, тогда и зимой и летом, чуть ли не до рассвета, приходилось просиживать за учебниками, выполнять контрольные задания, а потом отсылать их в сельскохозяйственный техникум.
И вот наступил тот день. Его, Павла Николаевича Говоруна, уроженца Чертановки, молодого коммуниста, рекомендовали в колхозные председатели. Это произошло в пору памятных реформ, преобразований и экспериментов в деревне, когда создавались территориальные производственные управления. А потом, уже после восстановления района в прежних границах, его направили в Гремякино. Бывший гремякинский председатель, престарелый и больной Шульпин, вдруг запросился на покой, ему трудно стало справляться со своими обязанностями. Павел Николаевич приехал к началу колхозного собрания, его представили, познакомили, гремякинцы проголосовали, а через три дня он привез из Чертановки свою семью.
Ну, а дальше так и пошло, так и пошло.
Его предшественник, состарившийся Шульпин, председательствовал в Гремякине довольно долго, чуть ли не с того самого года, когда в стране был провозглашен курс на крутой подъем сельского хозяйства. Шульпин был человеком деятельным, непоседливым, он часто ездил по соседним колхозам, изучал опыт, присматривался, прикидывал в уме, как и что применить в своем колхозе. Он тоже провозгласил курс на крутой подъем Гремякина, разумеется, при содействии и полной поддержке областных и районных властей. Кое-что ему, смекалистому и напористому, удалось сделать: в колхозе стали заниматься кукурузой, построили новый хозяйственный двор, завели породистых коров. С кормами было относительно благополучно — выручала великолепная пойма, да и район оказывал помощь. И вскоре Гремякино стали называть в газетах «молочным островком», потому что тут надаивали «реки молока», ставили рекорды по примеру других хозяйств, появилось несколько доярок с орденами, а у Чугунковой даже заблестела на груди Золотая Звезда…
Но странное дело, молодежь в Гремякине почему-то не задерживалась; парни и девушки, окончив школу, уезжали под различными предлогами в город — их отпускали потому, что не было недостатка в рабочей силе.
Ради справедливости надо сказать, что Гремякино в самом деле поднималось в гору, гремело чуть ли не на всю область, жить людям становилось год от года лучше, росли новые дома, кое-кто уже тогда обзаводился велосипедами, мотоциклами, радиоприемниками. Однако лишь немногие задумывались над тем, какие же силы поднимали деревню, толкали ее все вперед и вперед. Кому-кому, а уж Павлу Николаевичу было ясно, что крепчало Гремякино не за счет земли, урожаев, роста производительности труда, животноводства, а на торговле огурцами и капустой и даже метелками, которыми городские дворники подметают улицы. Расчетливый, хитрый Шульпин любил в ту пору повторять на всех собраниях и совещаниях им же самим провозглашенный лозунг: «Все хорошо, что умножает копеечку в колхозном кармане!» И во имя этой копеечки гремякинцы круглый год отправляли в крупные города грузовики с метелками, а капусту и огурцы ухитрялись доставлять аж на Урал. Это действительно давало немалые деньги…
Заменив Шульпина на председательском посту, Павел Николаевич не почувствовал особой трудности в ведении хозяйства потому, что оно как-никак сложилось, набрало силу, все в нем сработалось, как в хорошем комбайне. От метелок он не отказался, да и нелепо было отказываться, но вместе с тем начал, как он любил говорить, налегать плечом на матушку-землю, удобрять ее всем, чем только можно — навозом, торфом, минеральными удобрениями, вводил новые сорта культур, здорово стала выручать в последние годы Мироновская-808, укрепил бригады толковыми людьми. Урожаи хоть и медленно, но поползли вверх; с кормами в колхозе по-прежнему обходились без особого напряжения. Ну, а про технику нечего и говорить: всякая машинная новинка появлялась прежде всего не где-нибудь, а в Гремякине.
Правда, молодежь после окончания школы и сейчас старается уехать на стройку, в дальние края, хоть к черту на кулички, лишь бы не жить в деревне. Что там чужие дети — собственный сын отказался от колхоза! Как ни ломал голову Павел Николаевич, так и не смог найти путей, чтобы приостановить этот процесс…
«Постой, как же не нашел? — прервал он свои раздумья, меняя позу. — Вот перестроим Гремякино, будут у нас баня, ателье, Дом культуры, проложим шоссе до автобусной остановки, соорудим водопровод, настоящие артисты к нам будут заглядывать, тогда и посмотрим. Посмотрим, как она закрутится, жизнь-то наша колхозная, деревенская!»
В последние два года Павел Николаевич не переставал доказывать гремякинцам, что помимо обычных дел — проведение сева, жатва, уборка урожая — у них должна быть и другая цель, которая направляла бы их усилия по определенному руслу. Ну вроде программа-минимум по обновлению Гремякина, застройке его новыми домами, улицами — нынче-то такая перестройка вполне возможна, позволяет экономика, лишь бы вдоволь было строительных материалов. Убеждал, убеждал и убедил-таки. Теперь-та его задумка не только на бумаге; теперь вон с утра, под дружный петушиный переклик, начинают работать строители из райцентра, возводят кирпичные стены бани и дома для специалистов…
«И ты думаешь, из благоустроенного Гремякина молодежь не побежит, останется в деревне? — спросил себя Павел Николаевич и тут же ответил, как уже отвечал не раз на такой вопрос: — Естественный отсев неизбежен, города и стройки растут, им нужны люди. А где их взять? Конечно, в колхозах. Но все-таки в хорошей, благоустроенной деревне осядут многие, в вынужденные бега не бросятся. Чего искать на стороне, если в родной деревне почти такие же бытовые условия, как и в городе? Да и труд колхозника облегчается, механизация заведена вовсю… А как же — к тому идет дело! Идет-то оно идет, только… Только кадры в Гремякине стареют, нехватка молодежи большая… Раньше как бывало? Казалось, дай вволю колхознику хлеба, молока, мяса, и деревня войдет в норму. Дали, а из нее все равно убегали. Потом решили сельского человека, особенно молодежь, техникой привлечь, хорошей специальностью. Тоже кадры уплывали, как только попадалась лучшая работа в городе. А теперь вот новая задача — быт, благоустройство, культура. Ну, перестроим Гремякино, поставим в каждом доме стиральную машину и холодильник, неужто молодые не будут покидать деревню?..»
