Последние слова покрыл опять общий хохот, да и Настя сама, спрятавшись за возом, прыскала от смеха в ладони.

Потом другой голос пожиже ввернул: «Любопытно б узнать, женат той казак на дивчине или так себе, самоходом…»

— А тебе не одно и то же ли?

— Да я просто так…

— То-то ж!

Еще подальше послышалась песня под бандуру:

Ой бачь, ляше, як козак пляше

На вороним коню за тобою.

Ты, ляше, злякнешь и з коня спаднешь…

Ой бачь, ляше, та й по Случ наше!

По костяную могилу…

Тут музыка сразу оборвалась.

— А ну, хлопцы, подымайтесь, живо! Поход объявлен, поход! — покатились взамен неё по-над станом крики.

Отряды охраны занимали места при обозах. Повсюду заскрипели повозки, заржали кони, поднялся в небо дым. Тронулся и тот табор, в котором была Настя. Стороной проехал невеликий загон татар, сидевших верхом как-то по-обезьяньи, с высоко подтянутыми стременами. Они оглядели возы и возчиков, остановившись глазами на Насте — приглянулся басурманам молодой «казак»; дивчина отвернулась.

— Не таращь, не таращь так, а то повылазят, — бросил её сосед и плюнул им вслед. — Не терплю я этих изменников-злодияк!

— Да то ж тугайбеевские, — заметил кто-то. — Приятели Хмеля.

— А всё одно злодейское кодло.

Двигались поспешая и уже за первый день путь прошли немалый. В одном месте взъехали на высокий пригорок, с которого стало видно далеко вокруг. Настя взглянула и с восторгом испуга охнула:

— Дядька Степан! А дядька Степан! Подивитесь-ка, сколько войска идёт!

И спереди, и сзади целыми тучами шли конные, пешие и обозы, так что поле казалось покрытым сущею тьмою.

— Что ж, опять поднялась Украина, — молвил сосед. — А чего это ты, дивчина, всё меня дядькою кличешь? Мне ещё и тридцати нету, это я только давно не бритый!..

Иногда ветер гнал дымку вдоль идущего войска, и она вставала над ним густою тёмной завесой.

К одному из передних возов подъехал казак с перевязанной головой и стал что-то запальчиво говорить. Настин сосед спрыгнул наземь и побежал слушать. Через минуту он воротился и сказал, что таки прискакивали харцизы Ярёмы Вишневецкого, но напоролись на дружный отпор брацлавской конницы.

— А знаешь, Настя, три года назад был я в отряде Перебийноса, и мы с тем Ярёмою встретились под Константиновым, да так накрыли гада, что едва-едва утёк. Что тут поделаешь! Конь был под ним как ветер… Но и он тогда наших залучил в ловушку — так и погиб в ней побратим Перебийносов, Полуян. Ох, да и беда с этой отрубленною рукою.

Настя кивнула головой и спросила:

— А как опять налетят ляхи, чем же вы будете обороняться?

— Ну уж не кнутовищем, — сказал Степан и, нагнувшись с воза, выдернул вдруг люшню — упорку телеги, прикреплённую к её оси.

— Смотри!

Нижний конец был значительно тоньше, чем обычно, и крепко окован железом. Сосед левой рукой вскинул свое оружие над головой:

— Вон я как научился; а саблюкой уже не могу!

Он опять замолчал, вставил люшню на место и пошел рядом с Настей, придерживаясь за грядку воза.

— …Вот уже и рожь поспевает — побелела, как лунь. И сено косят — вон по-над речкой сенные угодья, и косцов даже видно. Глянь-ка! а ещё подальше идёт чья-то конница! Не пойму толком — пыль глаза застит… Вот бы ветерок… Ну! Эвона, да это татары! Страх сколько их, как саранчи. Эх, кабы не были они такие перемётливые, собаки! Говорят, и под Жёлтыми Водами всё назади ошивались, а потом выскочили на готовенькое; под Пилявою. тоже нашкодили, — а уж что было под Зборовом и вспомнить тошно: да только Бог один знае, що Хмельницкий думае-гадае…

Настя прислушивалась, тоже пытаясь что-то разглядеть у самого небозёма.

— А вот наша конница обходит татарскую, — пояснил Степан, — и чуть ли не сам гетман на челе!

Девушка обиженно воскликнула:

— Да где ж вы всё это видите?! — хотела ещё прибавить «дядя Степан», но вовремя вспомнила его замечанье. — Я сколько нарочно ни щурюсь, ничего не заметно, только чёрное что-то движется.

— Эх, молодица, — спокойно разъяснил сосед. — Да вот же они как на ладони! Так-таки гетман, и бунчук гетманский.

— Ну, Степан, у вас глаз, что ли, ястребиный?

— Что правда, то правда — в нашем селе никто так зорок не был.

— Это и хорошо, — согласилась Настя, — когда понадобится!..

— Ничего, я и тебе Левка того за три версты угляжу.

…Когда проезжали селом, навстречу выбежали крестьяне: дети, женки, старики, вынесли молоко, сметану и хлеб, кидали цветы, угощали черешней. Девчата были наряжены хоть куда — пышные спидницы, обшитые понизу в два-три, а то и больше рядов широкими лентами — красными, зелёными, синими или золотым позументом. Обоз приостановился, и Степан спросил у какого-то дедуся:

— Диду, а куда ваши мужики задевались? всё жёнки да жёнки…

— Знамо куда! Которые здоровые, те в войско подались, а кому и ляхи век укоротили, как стояли тут после Зборовского перемирия — с той поры немало домов заколочены. Да здесь ещё ничего, а вон в Луцком повете есть целые села порожние — люди всё покидали и подались на Московщину. У нас-то ляхи боялись нечаевцев, что были с той стороны Горыня и вмиг прилетали, если какое-то село пожалуется. Мир — он миром, а сила-то силою: кто одолел, тот и панует…

Дед замолк и, опершись на грушевую клюку, кручинно поник головою.

— Бог вам в помощь, — наконец вымолвил он. — А скажите-ка за верное — где тот полковник Нечай: неужто и вправду положил голову?

— Правда, дидусю. Порубили его ляхи в Красном на масленицу, одна только голова и осталась — загинул казак.

…Рядом с Настигши возом собралась ватажка молодиц, разглядывавших хорошенького «юнака». Одна, осмелев, заметила:

— Посмотрите, девчата, хлопец такой гарный, а что-то не манит к себе — да и глядит как-то стыдливо…

— А может, это девица? — отозвалась другая. — Давайте-ка мы общупаем!

— Да вы, чай, сдурели: а никак, всё-таки парубок?!

Тут вдруг раздалось тревожное: «Тикайте, татары!» — и только юбки захлопали: обозные не успели оглянуться, а молодиц будто водою смыло.

— В самом деле татары, — подал голос Степан, — и какой чорт их принес! Сколько страху нагоняют, злодияки паршивые — девчатки шугнулись, словно перепеленята от коршуна.

По улице мелкою рысью ехал татарский загон. Подводчики тоже насторожились, но сразу следом за басурманами шла казачья сотня, которую вёл молодой полковник. Едва лишь татары с казаками миновали Настин воз, как от всего их гурта отделился Микита и приостановился около перекинуться парою слов.

— Это наш новый полковник Богун. А Левко с куренем послали разведать дорогу, — бросил он второпях и заспешил далее, по Настя ещё его подзадержала.

— Погоди, погоди, Микита! А это что за полста конников с вами, в синих чумарках, да всё с пиками — русые чубы?

— Ты бы поменьше заглядывалась на чубчики, а то тебе Левко самой волосья дыбом поставит, — грубовато отшутился он. — То донские казаки, с Дона — слыхала про такую речку у москалей? Пришли с атаманом Разей. А послы их как раз с нашим полковником гетмана догоняют. Да бывай здорова, я и так тут с тобой замешкался!

Микита припустил коня во весь опор — только пыль поднялась.

Чем дальше продвигались возы, тем раздольней по сторонам дороги разворачивалась косовица, несколько запозднившаяся в этот год из-за дождей; зато трава уродилась щедро и стояла прямо стеною. Вот невдалеке на сеножати полным-полно жёнок, девчат, парубков — косят, копнят: хороши покосы, аж завидно.

Обоз остановился.

— А ну, мужики, подмогнём! — крикнули сзади. Все, кто способен был работать, повыскакивали на поле, косы из женских ладоней перешли в мужские руки — и только звон пошёл по равнине. Расходились плечи, соскучившиеся по привычной работе. И сколько ни видел глаз — всё оживленно задвигалось, даже солнце жарило сильней, словно приговаривая: «Так, так, хлопцы!» — и выгоняло из них седьмой пот. А благоухание скошенной травы разлилось от земли до самого неба.