Я попробовал думать о том, что занимало меня: о покупке, о жене. Ничего не только весёлого не было, но всё это стало ничто. Всё заслонял ужас за свою погибающую жизнь. Надо заснуть. Я лёг было, по только что улегся, вдруг вскочил от ужаса. И тоска и тоска, — такая же духовная тоска, какая бывает перед рвотой, только духовная. Жутко, страшно. Кажется, что смерти страшно, а вспомнишь, подумаешь о жизни, то умирающей жизни страшно. Как-то жизнь и смерть сливались в одно. Что-то раздирало мою душу на части и не могло разодрать. ещё раз прошел посмотреть на спящих, ещё раз попытался заснуть; все тот же ужас, — красный, белый, квадратный. Рвется что-то и не разрывается. Мучительно, и мучительно сухо и злобно, ни капли доброты я в себе не чувствовал, а только ровную спокойную злобу на себя и на то, что меня сделало.

Что меня сделало? Бог, говорят, Бог… Молиться, вспомнил я. Я давно, лет двадцать, не молился и не верил ни во что, несмотря на то, что для приличия говел каждый год. Я стал молиться: «Господи, помилуй», «Отче наш», «Богородицу». Я стал сочинять молитвы. Я стал креститься и кланяться в землю, оглядываясь и боясь, что меня увидят. Как будто это развлекло меня, — развлёк страх, что меня увидят. И я лёг. Но стоило мне лечь и закрыть глаза, как опять то же чувство ужаса толкнуло, подняло меня. Я не мог больше терпеть, разбудил сторожа, разбудил Сергея, велел закладывать, и мы поехали.

На воздухе и в движении стало лучше. Но я чувствовал, что что-то повое легло мне в душу и отравило всю прежнюю жизнь».

Было движение и в обратную сторону. В места подвижничества Серафима Саровского неподалеку от Арзамаса пешком брели со всей обширной России люди, и продолжают приходить до сего дня. Время, однако, многое переменило здесь, где старец Серафим провёл в бдении тысячу ночей у источника целебной воды, открытого им.

Взамен них люди нашли другой ключ по-над речкой Сатис и новый камень среди дремучего бора, перенесли на них славу первых — и так святые места как бы тоже тронулись в путь, а путешествующие к «родному пепелищу» и «отеческим гробам» оживили своей любовью и поклонением безгласное доселе вещество.

Дороги в пространстве, переплетаясь с путями во времени, образуют некое целокупное странствие духа, которому приличествует и свое особое имя. Венчая знатное семейство «писаний» — летописания («хронографии»), землеописания («географии») и других, появляется наконец наш главный герой —

КОСМОГРАФИЯ,

то есть описание красоты и мудрости устройства Вселенной. Древние русские космографы начинались с переложения греческих и византийских образцов, а затем уже переходили к самородной отечественной части. Называли они свои труды пространно, например так: «Космография, еже глаголется описание всего света, изыскана и написана от древних философ и преведена с Римского языка на Словенский».

Открывается космография, как и положено, с начала начал, называвшегося тогда «сотворением мира», — то есть того предначинательного мига, в который родились пространство и время; а затем появился на свет их царь и одновременно подданный — человек: «Искони всемудрый Бог, создав человека от земли, умна, словесна и рассудительна, и самовластием почтил его, покорив же ему видимые твари все, еже есть скоты и звери и птицы и вся, яже ходящая и в водах пребывающая, и повеления положил ему: да творит, яже на угождение Богу, потом же и на промышление своему жительству да смотрит полезная и лучшая, и о том да приносит хвалу премудрому хитрецу Творцу».

Затем следовали сказания о грехопадении, потопе, Персии, Вавилоне, Египте, но всего более о премудрых Еллинах, которые были хотя и служители идолов, но не безсмысленные — ведь многие их «философи быша воздержаницы, и житие чисто имеша, всячески удаляющеся женского смешения и винопития, и воздержание излиха возлюбиша, от них же многих человеколюбивый Творец попустил со прочими изысканиями и истине косутися, и миози мужие и жены пророчестваху о Христе, и нарицахуся смотреведцы, от них же нецыи реша яко философия глаголется любомудрие и составляется седмию мудростьми:

еже есть первая — многосложная орфография;

вторая же — ритория, рекше многая сказания в мале словеси объяти ясно и показати вся;

третия — диалектика, еже есть во многих препинательное толкование, от них же взыскуется истина;

четвёртая — богословные сказания, глаголемая софистика, яже суть едва постижно человеческому естеству;

пятая — сладкопеснивая мусикия;

шестая — еже устроити зелия на врачевание человеком;

седьмая же — геометрия, еже есть землемерие, в ней же и арифметика скорочисленная и многопамятные сказания» — а поверх всей семиглавой премудрости высится ещё и —

«осмая, превысшая философия, именуемая путь ко спасению, еже отбегнути всех мирских похотей и во плоти ангелом сожительствовати, ещё общею речию зовома память смертная, ея же мнози вожделеша, мало же сподобишася получити».

От общих корней мироздания дорога ведёт к описанию «света и его населения человеческим множеством»:

«Земля есть посреде округов небесных яко точка во окружалном колеси в равном расстоянии от небеси до земли: со всех сторон составлена, дабы равные долгости ко умножению дождей из себя испущала и мокроты восприяла, сего ради все воды в себе и на себе держит, понеже убо стихии меж небом и землею есть сии: вода, воздух и огнь, которые людям и всякому животному прирожденную живость подают, как нам, тако и тем, иже мнятся быти под нами, понеже земля своея ради круглости нигде книзу не висит, точию посреди небеси во своем равном состоянии содержится, а имеет на себе горы и холмы великие, но ничтоже ея округлости не измещает, точию в своем кругловидном существе пребывает, яко же видим на перечном зерне горы и холмы и долы, но ничтоже его округлости не вредит. Премудрые люди, во окружных премудростях искусные, совершенно выписали и землю размерили, по паче же Птоломей Александрийский, пустые страны такоже, как и живущие… Но ещё ныне обретаются иные мудрецы, совершеннейший Птоломея — аще и не в науках, которые с древних лет готовые имеют, — по во искушениях, понеже после Птоломея не в давних летах изыскали на некоторых островах новых людей, которые в прежних временах неведомы были древним космографам».

Прародичи наши верили — и, как теперь выясняется, не вовсе оплошно, — что вся земля некогда была поделена между тремя сыновьями Ноя: Симу с семитами досталась Азия, Хаму с хамитами Африка, а Иафету с яфетическим племенем — «третья часть Европия, начинает же ся от моря Белого Византийского и протязается к Западу до Великого окияна моря и до земли Ишпапской и иных западных стран и до Америки, ея же нарицают Новый Свет, и паки взимался к северным странам до Ледовитого моря, в ней же страны и царства многи и различны, яже суть первое царство и великое княжество Российское, и словенские, и иные народы различны: Русь, Поляки, Литва, Угры, Чехи, Моравы, Волохи, Мутияне, Албаны, Сербы, Германы и Немцы, Испания, Италия, и Рим, и Веницея, Франция и островы Вританские и Албанские и королевство Португалское, Геополитанское, Новарское, Датцкое, Аглицкое и Шкоцкое, Свейское и иные великие княжества и страны, прилежащие к великому Окияну, иже прежде все едину веру и истое крещение приемше ещё при великом Константине Флавияне и все равно содержаху православную веру многая лета.

Ныне же по навождепию диаволю в западных странах, яже суть в Италии и во Испании и в Германии и во иных Немецких странах разсеяшася различные ереси, приемше учителей по своим слабостям и кождо своя мудроваху, яко же хотяху: от них же и имена верам своим изложите, и друзии убо парицаются Папежницы, и иные же Люторы от некоего еретика лютого именем Мартына Лютора, и иные же Колвинцы и Гусати от неких еретик Колвина и Яна Гуса, и от Филиппа некоего рекомого Мелентора, и иные же Арияне, приемша Ариево беснование, друзии же новокрещенцы, иже дважды крещаются — первое точию водою, второе же маслом помазуются и двумя именами нарицаются, к сим же мнози пароды соврати-щася слабости ради, и отеческие предания и церковное пение и посты премениша, точию Российския страны народ содержит прежнее православие, яже прията от Грек.