Затейливо подавая пример пенсионерам, в выходные Вера бойко скакала на скакалке, старательно крутила хула-хуп, воинственно набрасывала кольца на штыри, бесстрашно шла с повязкой на глазах по ленте, раскинутой на асфальте, и то и дело возвращалась к «домашке», вспоминая коррекцию мага. «Не помогать? Не вмешиваться? Оставлять один на один с их трудностями? Бли-и-ин! А Ангел стоит за моей спиной и пишет. Нет! Не то. Не то!». Отчаяние медленно осаждало женщину, доводя до отчаяния: «Что я могу пожелать? Как я могу это выразить?». В какой-то момент, Вере показалось, что ответ есть – ведь это просто, пусть дети живут своей жизнью, а я – своей. Но тут же, как в плохом фильме, из какого-то тёмного угла той самой заваленной памяти вылезал нечистый с хвостом и смеялся: «Милая, а что для тебя жизнь без твоих детей и внуков?». Российская опускала нежные руки барыни, которые умели в этой жизни и печь топить, и кашу варить, и бить молотком, и ссать кипятком, выпускала из опереточной груди длинный гудок паровоза, выбирала взглядом ближний стул, скамью, пенёк и, примостившись, протяжно стонала. «Сын, копируя отец-солдафона, гуляет от жены, и оттого в их бездетной семье холод и нелюбовь. У дочери – не краше: дважды разведённая, как мать, теперь она живёт «во грехе». Зачем дочери такой мужчина?» – Веру морил сон, не приносящий ответов. Как научить собственных детей и внуков не повторять её же ошибки, она не знала.

… «Быть аккуратной с доверчивостью? С неоправданной терпеливостью? С чем?» – мучила себя точными определениями Таня, натирая детскую спинку одному ребёнку, сгибая-разгибая ножки другого, раскачивая на большом шару третьего, ставя на костыли четвёртого. Дети «выходных» – это те, кого не могут на неделе привести к Морошкиной в поликлинику. Это самые трудные случаи. И, зачастую, с необратимыми патологиями. Глядя на некоторых детей, слова застревают в горле и глаза слезятся. Но жалости по отношению к ним позволять себе нельзя. И участие в судьбе их и их родителей нужно принимать ровно столько, сколько вместится в определённые временем сеансы – Ванечке тридцать минут, Людочке сорок пять. Ванечка упал и теперь не ходит. И никогда не сможет ходить. Людочка родилась недоношенной и вообще никогда не встанет с кровати. Но их мамы! Их бабушки!!! Нужно видеть эти воодушевлённые надеждой глаза. Слышать их речи, полные оптимизма и веры.

– Вы знаете, Татьяна Семёновна, а Людочка сегодня меня поблагодарила за пюре!

– Да?! Какая умница!

– Татьяна Семёновна, вы заметили, что по сравнению с первым разом, когда вы к нам пришли, Ванечка ровнее сидит на краю кровати?

– Конечно заметила! Ванечка, ты просто герой!

«Господи! Не выдай моей лживой патетики! Какая может быть благодарность у девочки, лицо которой с рождения – маска полного отсутствия. Комок картошки попал на зуб и мышцы дёрнулись волной. А мама приняла это за эмоцию. И как может сидеть мальчик, у которого нет чувствительности ниже поясницы? Корсет потуже затянули, вот и кажется его бабушке, что он сидит ровнее. – Таня билась в отчаянной попытке гнать дурные мысли, мешающие её состраданию и человеколюбию. Нельзя было допускать излишнего участия в судьбе этих искалеченных семей. Нельзя по причине самосохранения. Чтобы не снились по ночам кошмары, чтобы лез в горло кусок, чтобы просто наслаждаться теми маленькими радостями, что многим неведомы. А ещё, чтобы не задаваться постоянно вопросом о том, почему же её сын, здоровый, сильный, обласканный ею, не может быть к ней хоть чуточку внимательнее.

Ответ на домашнее задание мага пришёл в голову Тани тогда, когда она пришла в пятницу на работу. В поликлинике красили лестницу между этажами и, чтобы попасть в отделение, Морошкиной пришлось сесть в лифт.

Во второй раз в том же старинном здании на Преображенке женщины заняли те же привычные каждой кресла. Ответы на домашнее задание начали с Тани. Её клаустрофобия была не простым страхом, а устоявшимся состоянием. В детстве Морошкину рано отдали в ведомственные ясли. Славились они тем, что за дополнительную плату малышей там содержали лучше: две воспитательницы на группу из десяти детей, две нянечки, да ещё помощница по хозяйским делам – невиданная роскошь. И директора могут корректировать воспитательную программу на своё усмотрение, позволяя применять к воспитанникам новомодные педагогические методы. Согласно постулатам одного из них ребятню закаливали, обучая обтирания мокрыми варежками, зарядке на свежем воздухе, а также сну не в жарко натопленной спальне, а на неотапливаемой веранде. И если в тёплое время года детишкам выдавали простыни и разрешали надевать пижамы, зимой их после обеда упаковывали на все полтора часа тихого часа в спальные мешки. Это испытание скованностью стало причиной боязни замкнутого пространства:

– Если бы я могла перебороть этот страх! Как вы думаете, это возможно? – уточнила Таня, закончив объяснение. Психолог бегло пробежал взглядом по страницам её текста. Он всегда распечатывал полученные материалы и складывал их в папки, специально заведённые по каждому пациенту. Иногда они возвращались за помощью через многие месяцы, даже годы. Память забудет детали, бумага – сохранит их. Застопорившись на слове «упаковывать», в случайности психолог давно не верил, он представил кульки с детьми в холодной комнате с заиндевевшими окнами, пар из детских ртов, гнетущую тишину несогласия. Претерпевая холод, стеснённость и страх от той глыбы времени, что давила на них, дети мирились с вывихами системы, подчиняясь им, без права оспорить и отказаться. И всё это время в их маленьких умишках непременно зрели мысли об обмане тех, кто, гвоздя к кроватям, убеждал их в добрых чувствах. Было ли неприятии замкнутости Таней от неподвижности, лицемерия или подчинения – предстояло выяснить. Но только после того, как маг убедит её в том, что он здесь не чтобы пользоваться их слабостями и зарабатывать на этом, а пользовать их. Старинное слово, означающее некогда несомое благо, пользу, забытое и превращённое, благодаря частице «ся» в возвратный глагол, полностью меняло его смысл.

– Однажды, когда ты поверишь в то, что я могу тебе помочь, ты придёшь ко мне на индивидуальное занятие, и мы попробуем с этим поработать, – ответил он на вопрос и принял на себя бетонный взгляд.

– Откуда ты знаешь, маг, что я тебе не верю? – обычная беспечность из голоса певицы детского театра ушла под лёд беспокойства. Значит, он всё же затронул больную струну.

– Скажи мне, почему тебя все зовут Танюша? – ловко поменял мужчина тему, упреждая стихийную череду разоблачений, какую мог бы себе позволить уже сейчас, если бы это было уместно. Морошкина, принявшись поправлять вставные плечики белоснежной мохеровой кофты, усмехнулась этому трюку, не оголяя своего внимания. «Просят – скажи», – исполнила она волю старшего. В ТЮЗе, где Таня провела пол века, даже фотографии артистов в фойе театра были подписаны: «Маришка, Серёженька, Василёк…».

– Машеньки и Медвежата, одним словом, – ответила она, что-то быстро обводя в своей тетради. Образы перечисленных коллег вернули женщину в доброе время. Заглушая быстрые росчерки стержня по бумаге, психолог переправил вожжи:

– Хорошо! Спасибо, Таня! Едем дальше. Николь, как ты поработала над желанием?

Романова пришла сегодня с распущенными волосами. Они укрывали её, как плед, под которым хочется спрятаться в мокрую погоду, что за окном.

– Я долго думала, маг, и поняла, что моё главное желание – забрать своего мужчину!

– Забрать из магазина, больницы, тюрьмы? – эта тема показалась психологу легче и даже забавнее: «Надеюсь, получится выравнять общую угрюмость при помощи простых выводов».

– Забрать у той, что у меня его своровала.

– Это шутка?

– Нет. Алекс должен был быть мой. С семнадцати лет он любит только меня, а я – только его. Мы сто раз расставались и сто раз снова сходились. Я хочу, чтобы он пришёл ко мне навсегда.