— Чем же он тебе понравился? Красивый? — Лида улови ла насмешку в голосе доктора.

— Вы не смейтесь над ним. Я его в лицо не разглядела, темно было. И вообще я на мальчишек не заглядываюсь, очень нужны они мне, — Лида наморщила нос.

— Наверно нужны, если защищаешь.

— А вот и нет совсем. Меня на свободе парень ждет, не го что эти вахлаки. Только тот надзиратель спас меня. Не он бы, мне знаете, что было бы! Боязно и подумать.

— Ты расскажи мне обо всем, чтобы невиновного не на казали, — равнодушно предложила Любовь Антоновна.

...Что это? Чья-то хитрость? Или...

— Пришли за мной в карцер двое. Вы стали говорить, что неправильно почыо уводить из карцера, а второй надзиратель открыл дверь в вашу камеру и ударил вас. Когда мы вышли, первый его ругать стал: «За что, — спрашивает, — старуху ударил?» Тот плюнул и ушел. А я с хорошим надзирателем осталась. Он говорит мне: «Наши дежурники, — он ругатель ное слово сказал, я не буду его повторять, — тебя хотят». Сами догадываетесь, чего они хотели. Я заплакала и говорю ему: «Я

девчонка! Я пи с одним мальчишкой не целовалась даже...

Я на вас жаловаться буду, вам всем попадет». Тогда надзира тель тот испугал меня совсем: «Дура ты! Они в карты играли и один выиграл. Он и начнет. Когда сделают все, разденут тебя догола, на живот бутылку самогонки поставят, будут пить. А выпьют — на твоем животе в буру сыграют. Они так заранее договорились. Я своими ушами слышал». «Врешь ты все! — говорю ему. — Не делают так с живыми людьми. В

какую буру?» — спрашиваю я его. «Игра так называется — бура. С заключенными девчонками так часто делают». Я как услышала от него такие слова— и в слезы. Стала просить его, чтоб он спрятал меня где-нибудь. «Где я тебя спрячу? — гово рит он. — В зоне везде найдут. Ты сделай так: полезут к тебе, а ты кричи, что больная». «А я и правда больная, — говорю я ему, — я простыла, кашляю, из носа течет». «Малохольная ты, — говорит он мне. — Кого твой нос напугает. С туберкулезом такие дела делают, а ты — кашель. Скажи, что сифилисная, тогда, может, и не тронут. Не побоятся сифилиса — дурочкой прикинься. Волосы распатлай и базлай погромче. Плюйся, ори, царапайся. Увидишь, что все равно лезут, — в штаны делай и снимай их. Заметят они, что ноги у тебя в говне, — ни один не тронет. Ты еще и руки мажь, и лицо. Наши чокнутых боятся, сразу в барак отведут». Я все сделала, как он велел. Сифилие ной себя назвала, кричать стала, а они лезут. Я наделала в штаны, лицо и руки испачкала и к ним. Они меня даже бить не стали, побрезговали: уж очень, наверно, я страшная была.

В барак отвели. Я тут и вспомнила, что на нашей улице дура чок один жил, он всегда слюнявый ходил, на лице болячки, плачет и пристает ко всем: «Дяденька, давай играться». Ему уже лет тридцать было, он выше моего папки, а всех, даже мальчишек, дяденьками звал. Ударит его кто, у нас на улице мальчишки озорные, обижали его, он плачет и кричит: «Я ма ленький. Дядя побил меня». Ну и я решила так же притворять ся, хочу, чтоб увезли меня отсюда, плохо очень в глубинке.

Начальства близко нет, вот они и мучают нас. Если б в Москву написать обо всем, их бы тут половину разогнали. Не дойдет до Москвы письмо — перехватят они, — тоскливо закончила Лида.

...Как дико и безобразно хотели надругаться над ней... Толь ко случайность спасла ее. Случайность? Разве все надзиратели такие, как те, что хотели играть в карты у нее на ... Гнусно!

Отвратительно! Впрочем, как им здесь заполнить время? Парни молодые, здоровые... Женщин нет, развлечений — никаких...

Глушь! Одичали. Каждый день им внушают, что мы фашисты, убийцы, палачи... Прямо не учат, что убивайте или насилуйте врагов народа, до этого дело не дошло... А косвенно? Если он убийца, почему я не могу его убить? Почему не изнасиловать красивую девушку, которая помогала фашистам? Начальство не накажет... Совесть? Ей можно наших людей предавать, а мне нельзя с ней развлечься? Я из-за нее кормлю комаров...

Мерзну зимой... Вот пускай она и расплачивается... Так думают

343

те, у кого осталась капля стыда... «Среди охраны, — призна вался Гвоздевский, — много уголовников. Совершил солдат кра жу, убийство или что другое, и его ставят перед дилеммой — или в лагерь за свершенное преступление, лет на десять, не меньше, или в глубинку, охранять политических». Для преступ ника никакого третьего пути и самого выбора не существует.

Вместо -лагеря он идет охранять нас. Такие охранники и без команды сверху натворят больше, чем способен придумать че ловек в горячечном бреду... Но откуда же берутся такие, как Лидин спаситель? Она все еще верит в то, что наверху ничего не знают... Верит, что если узнают, то попадет всему лагерному начальству... Смешная иллюзия... Может, ей легче с такой наив ной фантазией?.. Не верить ни во что — трудно... Не стану я разубеждать... Жизнь научит ее... Десять минут кончаются... Са мое главное, — объяснить ей, как вести себя более или менее естественно... Даже несколько дней в больнице пойдут ей на пользу... Ее не разоблачат, если я буду там... Попробую обу чить... Какая богатая практика... Чем только не приходится заниматься. Самое главное, что с ней ничего не случилось...

Кто ее спаситель, какие мотивы им двигали — неважно... Y нее легкий нервный шок... Дня через три она окончательно придет в себя... Сорванец! Настоящий мальчишка... Старой ведьмой меня обругала... Я, наверно, похожа на бабу-ягу: брови сро слись, волосы взлохмачены, зубов нет... Для полного сходства ступы и помела не хватает... — Любовь Антоновна улыбнулась краешком губ.

— Тебе не о Москве надо думать, это еще успеется, а о том, как бы врачи не разгадали твоей игры. «Я маленькая» — это нс годится.

— Почему ж е нашему соседу верили, а мне нет?

— Y него внешность другая. Глаза бессмысленные... ну, как бы тебе сказать: похожи на оловянные или стеклянные.

— Верно. Y нас мальчишки дразнили его оловянным гла зом. Как вы угадали? Может, вы у нас в городе жили?

— Не жила, — рассеянно ответила Любовь Антоновна.

...Что ж придумать?.. Галлюцинация? Слуховая? Она дол жна все время к чему-нибудь прислушиваться, рассказывать о голосах. Они то пугают ее, то говорят о необыкновенном. Y

Лиды не хватит фантазии... Зрительная? Страшные образы...

344

крик, испуг на лице... Не сумеет... Депрессия?.. Тоска... бред...

жалобы... Все сгнило внутри.... Она не выдержит... Гебефре ния? Такое, пожалуй, не под силу самому искусному актеру: говорливость, слезы, бред, маниакальность... Надо быть или гениальным артистом, или больным... Бред величия? Ну, ка кая из нее царица Савская?! Не похожа. Преследование? Со всеми скандалить или ото всех прятаться. Отпадает... Идеи воздействия? Ее гипнотизируют, действуют радиоволнами... — не справится... Кажется, я придумала...

— Нашла! — радостно воскликнула Любовь Антоновна.

Лида изумленно посмотрела на нее. — Y тебя есть брат?

— Y меня две сестры, а братьев нет.

— Это хорошо.

— Чего ж тут хорошего? Был бы брат, я бы как вышла отсюда, все равно меня освободят, и еще судье попадет, за то, что меня невиновную осудил. Все бы я ему рассказала. Он бы поймал вчерашних надзирателей и дал бы им прикурить.

— Помолчи, Лида. Приедем в больницу, ты ни на какие вопросы не отвечай. Спросят, как фамилия или сколько лет, ты молчи или говори одно и то же: «Y меня был брат, он умер. Его схоронили. Я хочу к нему». И больше ни слова. Не дели две ни с кем не разговаривай. Хорошенько заучи эти фра зы. Не путай слова. Каждый раз повторяй так же, как я тебе сказала. Повтори!

— Y меня был брат. Он умер. Его схоронили. Я хочу к нему, — неуверенно повторила Лида. — Не ошиблась?

— Слова ты произнесла правильно.

— Y .меня память во какая! — Лида подняла вверх боль шой палец, а сверху положила на него ладонь. — На большой с присыпкой, папка всегда так говорил, — не утерпела Лида, чтоб не похвастать.

— Ycneenib еще нахвалиться. Ты главное не поняла.