О вас заботу проявляю, заключенная Ивлева». Пережила... Пол тора года следствие шло. Обвинения так и не предъявили... Я

до самой войны по наивности думала, что произошла ошибка...

просила разобраться в недоразумении, пока не надоело писать...

Как перед смертью я сегодня вспомнила все... Плохое, говорят, быстро забывается... А хорошее? Как мерзко поступили с Ри той... Больная тетя... Лекарство... Прыщеватый дегенерат... На силие... Рита не говорила, но он изнасиловал ее... тюрьма...

333

лагерь... Убийство Ани... Капитан... Где ж она взяла силы вы нести все это? Если бы сейчас кому-нибудь из этих скотов была б нужна моя помощь и мне бы сказали, что в обмен освободят Риту... Помогла бы я им? Обманут подлецы... Верить нельзя ни на гран... Но если допустить невозможное, и они сдержат свое слово... За Риту я бы спасла работника управ ления... а сколько бы жизней я погубила? Выздоровеет мой па циент — без дела не усидит... Лучшее доказательство — Гвоздевский... Не одна такая Рита поплатится жизнью... Буду рас суждать беспристрастно... Разве зло в Гвоздевском? Полков ника захменят другим, и тот, другой, пойдет по его пути... Свято место пусто не бывает... Я — не одна врач в лагере... Если бы вчера не вышла Лида... Наивная девочка... глупая... Ей бы с парнем своим целоваться... Ночью ее забрали... Сказали в ба рак... А вдруг на вахту?! Она хмолодая, красивая, беззащитная...

Кто ее спасет? Я заговорила — меня по зубам... Что это зубы вздухмалось считать на старости лет? Не нужны они скоро будут... Неужели и с Лидой?.. Глазенки у нее быстрые... сме лые... шалунья была... Сердце... хоть бы кольнуло в последний раз! Рита... Лида... Почему не я?! Старая... трусливая... покон чить с собой сил не хватает. Думаю... Думаю! А они, дети мои, умирают... Если бы поменять свою жизнь на чью-нибудь моло дую!.. Спать, доктор, вы всю ночь не спали! Не мечтайте о не достижимом... Утрите глаза, стыдно плакать... Стыдно? А Лиде в глаза не стыдно Схмотреть? Вы спасли Гвоздевского, вы и отвечайте, доктор! Перед Ритой! Перед Лидой! Смотрите, что вы наделали, и не отворачивайтесь... Вам плюнули в лицо?

Ударили вас? Какая трагедия, доктор... Имейте мужество взгля нуть в глаза Риты, Лиды, Кати! Это ваше милосердие! Это ваша гуманность! Вы спасли Гвоздевского! Вы! Я! Я! Но не могу же я вечно мучить себя! — Любовь Антоновна забилась в угол. Обхватив руками ноги и подтянув колени к подбород ку, она долго всхлипывала, прижимаясь щекой к полу. Ласко вый сон, бесшумно и мягко, подкрался к усталому телу докто ра. Ей снилась русская печка, горячая, пышущая жаром. Она пыталась забраться наверх, но кто-то, в доме было темно и она не видела — кто, сидел на печи, толкал ее, стоило ей прибли зиться к теплой лежанке. «Сюда нельзя!» — твердил невидимый хозяин печи. «Я замерзла, пустите», — просила Любовь Анто новна. «В погреб беги погрейся! Там снегу много», — отвечал все тот же голос. «Снег холодный, я обогреюсь на печке, уйду», — дрожа всем телом, упрашивала Любовь Антоновна. «На льду грейся! Он горячий!»

— Проснитесь! — выкрикнул кто-то над самым ухом.

Еще не придя в себя, Любовь Антоновна почувствовала на своем плече чью-то руку и услышала голос капитана: — Проснитесь, доктор!

Любовь Антоновна с трудом открыла слипшиеся от сна глаза.

— Уйдите, капитан! — попросила она, поднимаясь с пола.

— Вы пойдете со мной, доктор...

— Уже?

— Что «уже»?

— Попытка к побегу? Слава Богу!

— Вы бредите, доктор! Часа через три поезд. Всех пятерых в больницу, — торопливо объяснял капитан. — Полковник болен. Опасно...

— Оставьте свои шутки, капитан, — вяло отмахнулась Любовь Антоновна, пытаясь присесть на пол.

— Умирает, доктор, честное слово!

Может и правда...

— Где Рита?

— Воробьева что ль? В бараке сидит, ждет этапа.

— А Лида?

— Какая еще Лида?

— Та, что вчера жаловалась на вас.

— В соседней камере, где ж ей быть.

— Ее ночью увели из карцера. Вы догадываетесь, куда ночью водят девушек?

— Бугаи! Жеребцы! — капитан длинно и грязно выругал ся. — Женщины должны охранять женские командировки.

Попробуй загони сюда в глубинку вольных баб. Не едут они!

Разбегаются!

С Лидой все кончено... Гвоздевский болен... Это не поме шает ему распорядиться напоследок... Остается одно — запрет ная зона!

— Пошли, капитан! Я его вылечу...

335

— Какое там вылечить! До больницы бы дотянул... Синий он, как жеребиный залупа. Простите, доктор, чуть не зару гался.

— Я отдохну минутку, — попросила Любовь Антоновна, когда они вышли из карцера, — голова закружилась. Отойди те подальше, капитан, мне нехорошо.

До запретной зоны шагов тридцать... Успею?

— Товарищ капитан! — послышался с вахты звучный голос надзирателя.

— Чего тебе? — спросил капитан, поворачиваясь в сто рону вахты.

Любовь Антоновна побежала. В эту минуту она не ощу тила ни слабости, ни дрожи в ногах. Она видела одну цель — безобидную тонкую проволоку. За ней — покой, тишина и пет ии лагеря, ни Гвоздевского, ни капитана... Отмучилась! Отму чилась! — кричало сердце. Перепрыгну проволоку, она совсем невысоко над землей. На забор... можно... не лезть... Охрана...

обязана... стрелять...

— Заключенная к запретке бежит! — услыхала Любовь Антоновна крик.

Это... хорошо... Часовые... на вышках... успеют... пригото виться... Лишь бы добежать... С первого выстрела — конец...

— Куда вы, Ивлева?! Назад! Не стреляйте! Не стреляйте!

— на бегу кричал капитан, огромными прыжками настигая доктора. — Не стреляй, мать твою... — бешено заорал капитан, увидя, что часовой на ближайшей вышке взял автомат на из готовку.

Выстрелит... шаг... не послушает... шаг... назло капитану...

последний шаг! прыжок! Не споткнулась! Ноги Любовь Ан тоновны коснулись вскопанной земли запретной зоны.

— Не стреляйте! — услышала Любовь Антоновна совсем рядом голос капитана. В ту же секунду удар в спину опроки нул ее.

— Я те стрельну! В меня попадешь! Дурак! — орал капитан, прикрывая своим телом доктора. — Взбесилась! Чумовая! — ругался капитан, оттаскивая Любовь Антоновну подальше от запретной зоны. — Я успел толкнуть вас сзади. Пристрелил бы вас этот полоумный.

336

Жива... не судьба... — удрученно подумала Любовь Анто новна. Ей хотелось плакать, кричать, но в самом заветном уголке сердца теплилась робкая радость жизни. Она пыталась подавить ее — и не могла. Капитан до самой вахты не выпускал из своей широкой ладони руку доктора.

— Гвоздевский в казарме. На носилках его принесли из дома... Концы отдает... Мотор у его дрезины забарахлил... На ручной дрезине до больницы скоро не доедешь... Поезд и по давно сутки будет идти. Позвонили, что врачи приедут часов через восемь. Вы только осмотрите его, скажите что с ним, а уж лечить или не лечить — дело ваше,— пояснил капитан, когда они вышли за зону.

— Лиду приведите...

— Морока мне с вами, доктор. На работе ваша Лида... Я

что ли этих жеребцов учил! Ухожу скоро с этой работы. Умрет полковник — отвечу я. Сам Орлов звонил... Велел лично вас к Гвоздевскому приставить, пока врачи не прибудут. Вы по селектору объясните врачам, чем он болен... С желудком у него плохо...

— Передайте Орлову, что я отказываюсь лечить Гвоздевского.

— Уже намекал... Орлов слушать не хочет: вниз головой, говорит, повесь Ивлеву, а лечить заставь.

— Исполняйте, капитан, что вам велят старшие.

— Нервы у вас железные... Только что чуть не усоборо-вали вас — и шутите. Силища!

— Я не шучу... Даю дельный совет. Вниз головой не так уж плохо: кровоизлияние в мозг, потеря сознания — и никакой болы... Орлов не глуп.

— Что вы стоите, доктор? На меня пятно падает... Прошу...

Я лишнее наговорил полковнику... Повздорили мы... Он скажет охране — мне несдобровать...

— Какое мне дело до вас... Позовите Лиду. Я поговорю с ней и пойду к вашему полковнику.