Но чтобы из-за нескольких подлецов осуждать всю интелли генцию... Простите меня, Елена Артемьевна, это нелепость.

— Я не сужу всех интеллигентов. Я просто говорю, что много некрасивых поступков совершают они, а точнее — мы с вами. Жертвы мы или палачи, сами ли мы виноваты, или кто другой повел нас на этот путь, вина прежде всего лежит на нас. Мы говорили о Достоевском, и мне вспомнился вопрос Ивана Карамазова: можно ли убить ребенка, беспомощного, плачущего, ласкового?

— Эк, вы куда хватили! Убить ребенка! Мыслимо ли то дело?! Балбес он, твой Карамазов, хоть и Иван, — с негодова нием воскликнула Аня.

— Анечка, я понимаю ваше возмущение и вполне разде ляю его. Но вы не дослушали меня до конца. Иван не хотел убить ребенка из любопытства или денег ради. Такой ценой он желал купить счастье всему человечеству...

— Какое такое счастье, на крови-то детской? — недоуме вала Аня.

— Иван, видите ли, в мыслях предположил так: дали бы согласие все люди принести в жертву одного ребенка, а в благодарность за это на земле не будет ни войн, ни болезней, ни слез.

— Да кто ж таку благодарность-то даст за дитё неразум ное? Бог? Одни говорят, есть он, другие — нет его. Кого и слушать не знаешь... Сумлеваюсь я... И тем и другим веры не даю. А хочь и есть Бог, на кой ему в жертву ребенка прино сить? Не щенок он, человек поди. Темно говорите, Елена Ар темьевна... Не понять нам.

— Не о ребенке шла речь, а вообще...

— Вообще? — удивилась Аня. — Как понимать-то вас? О

ребенке аль о ком другом вы речь вели?

— Простите меня, Анечка, что я так непонятно разъяс нила. Иван в мыслях, я опять повторяю, в мыслях предполо жил: если бы всех людей поставили перед таким выбором: или вы будете страдать вечно, или, если хотите, убейте ребен ка, и вы будете счастливы. Кому под силу такую плату упла тить? Иван таким вопросом не задавался. Я поясню тебе на примере. Y тебя есть дети...

— Да разве ж только у меня? — перебила Аня.

95

— Ты права. Y одних матерей дети болеют, другие на войне гибнут, третьи сами умирают, четвертые — в утробе матери. Но страдают не только дети. Взрослые гибнут в лаге рях, тюрьмах, больницах, умирают от голода, холода, вшей, снарядов и пуль. Умирают и в мирное время. А сколько нес частий испытывают люди? Муж жену разлюбил, а того жена бросила. А сколько уродов и калек?.. И всего этого не будет, все беды кончатся, если люди согласятся принести в жертву ребенка. Ты бы дала свое согласие на это?

— Да что ж я, зверюга аль волчица какая? — вскипела Аня.

— А если бы твой сын умирал? Согласилась бы ты на смерть чужого ребенка, чтоб сына спасти?

— Страшно, — тоскливо призналась Аня. Она долго мол чала, думала о чем-то своём. — Да ведь как знать... Сердце матери, что воск, а уж твердо — и железо ему в подметки не сгодится... Кабы обо мне речь шла, чтоб помереть значит, а не убить чужого ребенка, — померла бы... А то ведь вы какую трудную задачу даете. Своего-то дитенка, известно, жальче, чем чужого... Родной он...

— Ты прямо ответь, Аня: да или нет?

— Вы, Елена Артемьевна, к сердцу с ножом как тот сле дователь пристали, не могу сказать я.

— Разрешите, я за вас отвечу, — попросила Варвара Ива новна.

Аня радостно кивнула головой и облегченно вздохнула.

— Вы очень прямолинейны, Елена Артемьевна, а это не всегда хорошо. Ане ответить трудно, она — мать. Мне — проще.

Семья погибла, близких нет... Достоевский поставил неразре шимый вопрос, и не потому, что ом неразрешим с помощью формальной логики: кто сделает людей счастливыми, точнее, кому это под силу...

— Пожалуй, никому, Варвара Ивановна.

— Верно, Елена Артемьевна. Никому. А где найти ребенка, и как получить согласие всего мира? Однако нормальная ло гика предусматривает три случая, а в жизни их — миллион.

Давайте посмотрим на вопрос Карамазова с точки зрения формальной логики и с точки зрения жизни или высшей логики. Начнем с последнего вопроса: как получить согласие

96

всего человечества на убийство ребенка? Вы скажете: люди убивали и убивают детей в дни голода, мора и бесконечных войн. Сегодня они умирают на глазах отцов и матерей, и серд це родное, готовое за единый вздох ребенка отдать жизнь свою, бессильно ему помочь. Я это пережила дважды... знаю...

И эти матери и отцы разве не согласятся купить жизнь ребен ку своему ценою крови неведомого им малыша? Пожалуй, согласятся. Скверно? Очень скверно. Эгоистично? Куда уж дальше... Но таково человечество, не нам с вами переделы вать его. А если согласятся эти родные, то согласятся и те, кому слишком неуютно живется в нашем мире. А бессовест ные? Они согласны за один день удовольствия пожертвовать чем угодно. А бездумные мотыльки? «Ловите миг удачи, пусть неудачник горько плачет» — вот их символ веры. Равно душные? Они скажут: Марфа согласилась, а мне-то что, боль ше всех надо, как люди, так и я. А за ними потянутся лицеме ры, потянутся с показной слезой и причитаниями: «Мы пони маем всю подлость и негуманность такой жертвы... Но благо родные цели... Счастье человечества... Я — против, я со слезой, будьте все свидетелями, со слезой подписываюсь под согла сием». И завитушку этакую в росчерке сделает, чтобы свой благородный протест лучше выразить. А фанатики всех ма стей? Те и задумываться не станут: во имя идей своих они земле Схмертный приговор подпишут, не только ребенку.

— А как же быть с теми, у кого совесть не напоказ, а и в самом деле осталась. Или таких нет?

— Есть, Елена Артемьевна... Их много, но они слабы... Одни из жизни уйдут добровольно, чтоб не участвовать в этом не потребстве, других — уберут, поскольку они общему счастью мешают, а третьи — промолчат.

— Продадут свою совесть?

— И да и нет. Их спросят: что выгодней (заметьте, не лучше, а выгодней) — счастье миллионов, или смерть одного ребенка? Тот, кто будет говорить так, по формальной логике прав, а по высшей — нет. Миллионы детей погибают сейчас — это так. Однако никто, за исключением убийц, не одобрил их гибель, никто не сослался на суровое время, необходимость и прочее. Честные люди принимают их гибель как печальный, но неизбежный факт. А здесь прямо надо ответить: согласен

97

ты или не согласен с убийством. Дети и раньше гибли без твоего согласия, а этот ребенок погибнет только после твоего одобрения, и ты, вольно или невольно, помогаешь убить его.

Но допустим, человечество перешагнет через эту гору и выска жет свое добровольное согласие на убийство. И тут возникает главный вопрос, а будет ли счастливо оно и нужно ли ему такое счастье? Я думаю, что не будет.

— Почему? — спросила Елена Артемьевна.

— Каждый человек запятнан кровью. Y ребенка есть отец и мать, а иначе эта жертва не будет полной. И мать, и отец добровольно отдали своего ребенка ради счастливого будуще го всего человечества. Не будем говорить о чувствах матери и отца — они понятны... А другие отцы и матери? Когда прой дет всеобщее ликование и восторг, а всякая радость бывает недолгой, они, живя в счастье и довольстве, разве не содрог­

нутся? Если бы только содрогнулись... Но их дети... Они вы растут и жить будут без огорчений... Полюбят ли они своих детей? И разве в сердцах самых бессовестных, а к тому време ни они получат от жизни всё, не заговорит совесть? Если в семье не любят детей, такая семья распадается или превра щается в мертвую формальность. И эти дети будущего ста нут тупыми бездушными тварями. Зачем любить? К чему стре миться к близости? Я все равно хуже братоубийцы. И мне остается только одно: наслаждаться благами земными. А су меют ли они ими наслаждаться? Болезней — нет, горя — нет, ранних смертей — нет. Зато и тепла человеческого, и чувства простого — тоже нет... Какое же это счастье? От такого счастья, а люди сумеют разглядеть его изнанку, они откажут ся. Вот почему вопрос Карамазова неразрешим: согласится человечество на жертву — оно потеряет свое лицо, а не согла ситься оно сейчас не сможет. Никакие доводы рассудка не принудят людей не совершать этого ритуального убийства. Лю ди несчастливы сию минуту, а что будет через двадцать-трид цать лет — это для них почти безразлично. И если эта проб лема во всей полноте встанет перед нами, мы окажемся или на положении буриданова осла, или сгоряча мы разрешим этот вопрос, а когда спохватимся, будет поздно. Но если каж дый поймет все последствия этой жертвы, а понять он должен, то люди встанут, как тот осел между двумя телегами сена, и