Войдя в кабинет, мы оба увидели, что Воробьева подняла у себя над головой гипсовый бюст великого вождя товарища Сталина. Как патриот и советский человек, я, не думая об опасности, бросился к гражданке Воробьевой, чтобы спасти бюст. Однако, раньше, чем я успел подбежать к гражданке Воробьевой, она бросила бюст на пол. В результате чего бюст разбился. После этого гражданка Воробьева в присутствии Марфиной заявила: «Я разбила Сталина». Обо всем, что про изошло в моем кабинете, я рассказал в присутствии гражданки Воробьевой парторгу завода товарищу Бурееву и председателю заводского комитета профсоюзов товарищу Волкову. Граждан ка Воробьева не посмела возражать мне. Она начала симули ровать сумасшествие и кричать «Тетя Маша!», хотя никакой тети или другой женщины по имени Мария в кабинете не было».

— Свидетельница Марфина! Вы подтверждаете показания свидетеля Киреева?

— Подтверждаю.

— Тогда почему ж е только что вы показали суду, будто Воробьева чуть ли не дралась со свидетелем Киреевым?

— Я перепутала... Я первый раз на суде... Я боялась...

71

— Вы боялись народного суда? Страшились, что наш со ветский народ, от имени которого мы свершаем это правосудие, может быть несправедлив? Так вас следует понимать? — с чуть заметной угрозой в голосе расспрашивал судья. Феодора Игнатьевна побледнела.

— Не так... Я просто растерялась... Забыла... — испуганно лепетала свидетельница. — Теперь вспомнила: когда я вошла в кабинет по зову директора, я увидела, что товарищ директор находится шагах в десяти от Воробьевой. Воробьева подняла над головой бюст и что-то прокричала, я не помню сейчас что.

Пантелей Иванович, простите, товарищ директор бросился к Воробьевой, чтобы спасти бюст, но она успела кинуть бюст вождя па пол. Я со страху закрыла глаза, а когда открыла, на полу лежала груда осколков.

— Запишите дословно показания свидетельницы Марфи ной, — распорядился судья. — К своим показаниям вы больше ничего не можете добавить?

— Нет.

— Вызовите свидетеля Буреева.

Суд подходил к концу. Свидетели подтверждали слова ди ректора. Когда опрос свидетелей был окончен, Константин Сергеевич строго потребовал назвать имена соучастников. Рита молчала. Судья нахмурил черные с проседью брови и внуши тельно откашлялся.

— Подсудимая Воробьева! Суд постарается освежить вашу память. Я прочту ваши показания: я хотела нарядно одеваться, посещать рестораны и жить не по средствам. Для этих целей я встречалась с выгодными мальчиками, с которыми я выпи вала, но денег они мне давали недостаточно. Из-за этих встреч я сделала семь прогулов, и к тому же деньги у меня кончались.

Обо всем этом я рассказала по секрету одной знакомой жен щине. Она научила меня пойти к директору завода номер сто девяносто восемь и потребовать, чтобы он простил мне про гулы и дал мне денег, угрожая ему, что если он откажется, то я сделаю клеветническое заявление в его адрес или совершу антисоветский поступок, а всю вину возложу на директора. И

еще эта ж е женщина добавила, что неплохо бы разбить бюст Сталина или порвать какой-нибудь политический лозунг, обви нив в этом директора завода. За это она обещала мне хорошо

72

заплатить. Я спросила ее, откуда она возьмет денег, а она от ветила мне, что есть люди, которые внесут любую сумму, лишь бы я свершила антисоветский поступок. Теперь я понимаю, что попала в сети вражеской агентуры и глубоко раскаиваюсь в этом. — Вы раскаялись, но суд находит ваше раскаяние не полным. Вы не назвали имени той женщины, каковая толкнула вас на путь преступления. Суд открывает для вас последнюю возможность полностью раскаяться, и ваше раскаяние будет учтено судом.

Все они заодно... Отвечать? Сказать, что мне некого больше назвать, кроме Кима и его отца? — не поверят... Промолчать...

А суд ли это? Сон... Папа... Павлик... Где их схоронили? На мо гилке их хоть раз побывать... Тетя Маша... И ее не увижу...

Кому поверила? Киму, отцу его... Сказать, что мать Кима научи ла меня?.. Вот что писал следователь, пока я плакала... Они не пожалеют... Не хочу я с ними разговаривать...

— Встаньте, подсудимая, когда к вам обращается судья!

Рита продолжала сидеть.

— Я буду вынужден удалить вас из зала суда.

— Вы не судья! Вы! Вы! Такой же, как Ким и его отец!

Стоять перед вами не буду!

Приказать вывести? Что толку... Хитрая девчонка... Все поняла... Съела бы меня глазами... Убила бы... Руки коротки, голубушка... Да и не один я такой... Вячеслав Алексеевич тоже рыло воротит, знает кошка, чье мясо съела... Все и всё мы знаем... Одним миром помазаны... В мои-то сорок с лишним лет поздно правды искать... Доживу до пенсии, тогда и о правде поговорю, а пока... поскорей бы разделаться с ней... Перерыв объявлять не буду.

— Приступаем к прению сторон. Слово имеет государст венный обвинитель, старший советник юстиции прокурор то варищ Ковалев, — устало объявил судья.

— Гражданин судья! Я буду краток. Преступление, кото рое свершила подсудимая Воробьева, — ужасно. Кроме чувства омерзения, оно не может вызвать ничего. Но чтобы говорить о преступлении, необходимо, как это повелевает социалисти ческая законность и внутренний голос совести, всесторонне и досконально изучить личность самого преступника. Совет ская прокуратура не только и не столько обвиняет, но прежде

73

всего вскрывает причины, породившие преступления, для того, чтобы искоренить их. В годы моей беспокойной комсомольской юности, я помню, мы пели: Но мы поднимем пожар мировой, Тюрьмы и церкви сравняем с землей.

От церквей уже почти не осталось следа, а вот тюрьмы пока еще есть, и это мы должны признать к своему величайшему огорчению. Почему у нас не уничтожено проклятое наследие капитализма — преступность? Да потому что до сих пор мы живем в капиталистическом окружении. Недалек тот час, ко гда капитализм рухнет под тяжестью собственных противо речий. Это случится, как учит нас вождь, когда в Китае про изойдет пролетарская революция. Но революция в Китае еще не победила, а буржуазный строй порождает самые черные пороки и толкает советских людей на измену. Яркой иллюст рацией моей мысли может служить дело Воробьевой. Кто она?

Где родилась? И кто ее родные? Она родилась через одиннад цать лет после победы Великой Октябрьской социалистической революции, ее воспитала советская школа, ее вырастила Родина-мать. Отец и брат Воробьевой сложили головы в бою за Родину, в бою за великого Сталина. Сталин не только гениаль ный вождь и учитель, но он наш всеобщий отец. Недаром в песне поется:

Знает Сталин-отец,

Знает Родина-мать.

И нет ничего дороже и священнее для советского человека, чем Сталин. Без матери и отца прожить можно, без детей труд но, но без Сталина — нельзя. Я думаю, что, говоря так, я выра жаю мнение всего советского народа. Предположим, этого, ко нечно, не может быть, но предположим, что у простого совет ского человека в смертельной опасности оказались его роди тели, дети и вождь. Этому человеку дано спасти или великого вождя, или престарелого отца, любимую жену и малых детей.

И этот человек, ни минуты не задумываясь, спасет гениального вождя ценой жизни всей своей семьи. И в его сердце не найдет места скорбь о погибших близких. Оно будет переполнено ра достью, что на его долю выпало величайшее счастье, что он

74

кровью своих любимых спас самого дорогого человека на зем ле, спас того, кто ведет нас к сияющим вершинам коммунизма.

Так бы поступил каждый советский человек. А что делает под судимая Воробьева? Она захотела роскошно жить, нарядно оде ваться, посещать дорогие рестораны и прожигать свою жизнь, как это делали иа моей памяти нэпманы и прочие недобитые буржуйчики и их недостойные сыновья. Потом она совершает несколько прогулов. Вся страна истекает кровью. Дети, преста релые женщины, они годятся подсудимой в матери, с утра до ночи стоят у станков. А она отдыхает в злачных местах и поды скивает выгодных мальчиков.