— Я уже знаю об этом, Вячеслав Алексеевич. Но тут дело тонкое, щекотливое, я бы сказал. Такой отпетой преступнице, как Воробьева, ничего не стоит оклеветать кого угодно.

— Я думаю, что суд не поверит ее клеветническим из мышлениям, — твердо пообещал прокурор.

— Я уверен в этом. И полагаю, что Константин Сергеевич разделяет мою уверенность.

— Мы осуждаем преступников. Народный суд сумеет ра зобраться, где правда, а где ложь, — заверил молчавший до этой минуты судья.

— Так-то оно так... Я слышал о вашеА

м добросовестном

отношении к порученному вам делу. Только на суде могут присутствовать посторонние, и кое-кто из них поверит Воро бьевой. К сожалению, у нас есть еще враги. Не перевелись и их подпевалы. Развесит такой подпевала уши, а потом пой дет трезвонить по городу всякие небылицы.

— Не беспокойтесь, Владимир Никифорович. Я как пред седатель суда не разрешу оглашать то, что не относится к делу. К тому же Воробьева призналась в своем преступлении и при наличии свидетелей доказать ее вину будет нетрудно.

— Я надеюсь, Пантелей Ивановича на суд не вызовут?

Он страшно занят, — забеспокоился Буреев.

59

— Суду вполне достаточно его письменных показаний. Я

думаю, что заседатели согласятся с моими доводами и не найдут нужным тревожить занятого государственными делами человека, — заверил Константин Сергеевич.

— И все же лучше, если суд будет закрытым. Вы слыша ли, что дочь Пантелей Ивановича принесла в тюрьму передачу Воробьевой. Воробьева вернула передачу назад. Домна Пан телеевна раскричалась у ворот тюрьмы, стала поносить отца и брата. Грустная история... Чтоб собственная дочь...— тяжело вздохнул Буреев.

— Я очень сочувствую Пантелей Ивановичу, но не могу стро го судить его дочь. Бедная девочка больна. Она сама не пони-хмает, что говорит. Ее освидетельствовал наш психиатр и поста вил диагноз: шизофрения. Он объяснил мне, что в начальной стадии этой болезни душевнобольные особенно нетерпимы к близким людям. В лечебницах они мирно разговаривают с обслуживающим персоналом и ведут себя как нормальные люди. Но стоит появиться родственнику, как эти «нормальные»

люди начинают бесноваться. В юридической практике извест ны случаи, когда душевнобольные, такие, как Домна Панте леевна, оговаривали и убивали своих родителей. Бедный отец!

Сколько ему пришлось вынести за свою жизнь... А под старость с дочерью случилось такое несчастье.

Охо-хо-хо-хо, — сокру шался судья.

— Как жаль, — сочувственно поддакнул Буреев, — и ведь находятся такие близорукие люди, что бред больной девушки принимают за чистую монету. Плохо мы работаем. Не сумели до конца перевоспитать отдельные личности.

— Во многом виновато капиталистическое окружение, Вла димир Никифорович. Родимые пятна капитализма и ядовитые бациллы буржуазной идеологии всё еще проникают в нашу среду. Но мы их выкорчуем, выжжем калёным железом!

Последнюю фразу прокурор произнес громко и отчетливо, чеканя каждое слово.

— А пока приходится бороться и не допускать распро странения этой заразы. Вот поэтому я и настаиваю, а товарищ Беленький согласен со мной, что суд над Воробьевой должен быть закрытым. Не о себе хлопочу, а об интересах нашей

60

родной советской власти. Если Воробьева подорвет авторитет директора, завтра рабочие на меня, как на парторга, косо поглядывать начнут. Недоверие к руководителям — страшная вещь. Оно влечет за собой анархию, дезорганизацию производ ства и, в конечном счете, снижает трудовой энтузиазм. А это на руку только врагу.

— Как же нам получше провентилировать этот вопрос?

Хочется так, чтобы овцы целы и волки сыты. По закону закрытому суду подлежат особо опасные государственные пре ступники...

— Вячеслав Алексеевич! Неужели Воробьева, допустившая неслыханную демонстрацию, чему я сам очевидец, не являет ся опасной государственной преступницей? Тогда кто ж е пре ступник?! — Буреев широко развел руками.

— Вы правы, Владимир Никифорович. Но я как прокурор в затруднении. В законе ясно сказано, что закрытому суду подлежат только те преступники, чье преступление связано с государственной тайной. Конечно, слова и действия Воро бьевой — государственный секрет. Но слишком много людей прослышали о ее злодеяниях, и как нарочно — эта малопонят ная несведущим в медицине людям болезнь несчастной Дом ны Пантелеевны. Надо все сделать аккуратно и в высшей степени осторожно. Помогите нам, Константин Сергеевич.

— Помочь? Чтоб суд был по форме открытым, а по су ществу закрытым? — неосторожно брякнул судья. Проку рор недовольно поморщился.

— К чему такие ненужные уточнения...

— Я думаю сделать так, Вячеслав Алексеевич. Будем су дить Воробьеву открытым судом, но в боковой комнате. В

зале человек тридцать помещаются, а в боковушке от силы восемь, не считая членов суда. Двое конвоиров, подсудимая, прокурор, трое свидетелей и защитник. Вот вам и восемь че ловек. Во время ведения судебного расследования я никому не разрешу входить.

— Отлично, Константин Сергеевич! А кого вы предпола гаете взять заседателями?

— Y меня есть на примете двое проверенных товарищей.

Перед слушанием дела Воробьевой я призову этих товарищей к исполнению их гражданских обязанностей в суде.

61

— Кто они? Если это не секрет.

— Какие у нас с вами секреты, дорогой Вячеслав Алек сеевич. Один бывший завскладом Охрименко, его оговорили в хищениях и взятках, а вы...

— Помню, помню, — торопливо перебил прокурор. — А

другой?

— Кузьминых. Y него, правда, дед по матери раску лачен...

— Не стоило бы рисковать, — осторожно заметил про курор.

— Он товарищ надежный. Во время коллективизации сам лично указал, где прятал хлебушек дед. Много кулаков разо блачил...

— Что ж... Кандидатура хорошая, — согласился прокурор.

— А кого вы посоветуете мне назначить Воробьевой за щитником?

— Переверзева. Очень хороший защитник, — чуть помед лив ответил прокурор.

— Хороший? — встревоженно переспросил Буреев.

— Исключительный! Y него, правда, немного красноречие хромает, заикается он. Но можно ли судить человека по одно му физическому недостатку? Все мы не лишены их. Перевер зев товарищ идейный, выдержанный, и, как всякий настоящий патриот, ненавидит врагов Родины. Он не затруднит работу суда. Напротив, поможет Константину Сергеевичу.

— Вот мы и договорились, — облегченно вздохнул парт орг, — не смею вас задерживать. Я в двенадцать на совещание к директору приглашен.

— До свидания, Владимир Никифорович. YcnexoB вам в труде и личной жизни! Передайте привет жене, дочке. Дочка-то растет? — сердечно пожимая руку Бурееву, спрашивал проку рор. Буреев расцвел.

— Растет, Вячеслав Алексеевич. Она у меня меньшенькая.

Шустрая такая, за ней глаз да глаз нужен.

— Желаю ей вырасти вот такой, — прокурор поднял руку высоко над головой. — И, главное, пусть не болеет. А то случит ся беда, как с Домной Пантелеевной... Жаль Пантелея Ива новича.

62

— Очень жаль... Только моя Раечка девочка здоровая. Та кой болезнью, как у Домны Пантелеевны, она до седых волос не заболеет. Я за ней слежу.

— Заходите ко мне почаще сюда, а лучше домой.

— Приду, Вячеслав Алексеевич. Передайте и вы привет своей супруге. Счастливо оставаться.

ЭЛЬКА ФИКСА

— И пошто я голос подала? Не подала б голоса и сюда, глядишь, не заволокли б. А тепереча на суду том дознаются, что провинившись я. Небось не помилуют. Вдвое спросят.

— Скажите, тетя Вера, что не вы лазили на окно.

— Не поверят. Я ведь пошто в дверь-то шибать зачала: Нюська на меня окрысилась и в крик: доложи, мол дежур ным, что ты звала сто вторую, а то тот Воробей дурной — ты, тоись — на меня покажет, я тогда обеим вам башки посши баю. Испугалась я и ну в дверь стукать.

— Я не виновата, тетя Вера.

— Ты-то не виновата, да мне проку мало. А робятам моим и подавно.

— Почему же вы в коридоре не сказали дежурным о Нюське.