А завтра осень А завтра осень. Листья полетят. Курлык, курлык – Земля. И небо звало над Киммери́ей стаю журавлят, что вдруг исчезнут, будто не бывало. Там жил-был дом. И ты, в тот Храм войдя, замрёшь в проёме световой частицей, похожей на прощальный взмах синицы, оставишь строчку на полях дождя… А вечер не отбрасывает тени. Там звёзды всех Галактик и Вселенных, вокруг такая правда, айлавью. Свет отдыхает. Только шёпот, скрипы… По-русски эту ночь благословлю. Дай сил заплакать, Господи. Спасибо… Сидор Исидоров
Скрипит калитка, кто-то входит в сад Скрипит калитка, кто-то входит в сад, упрятанный за новочастоколом; спит убаюканный прохладой город, над Карадагом скалится гроза. До зимних встреч дорога в два витка, расправит крылья вечная река, которой слаще нет. Житьё толмачит. Утонет море в омуте песка. Окаменеет ветер – облака повиснут на гнилой небесной мачте. Гроза смолкает, аромат плывёт над красно-рыжим урожайным садом. Бежит девчонка, красится помадой, спешит успеть на белый теплоход. Жара на рейде, плавится песок Жара на рейде, плавится песок, оставил пляжи без царя народец, на чебуреки потянулся вроде (другую песню выдумать не смог). В раскладе дня – билеты в синема́, базарные красавцы-помидоры, айва, инжир (почти что задарма) чудесные – и тем, и этим впору. Походы во хмельные закрома, шараханье от гавканья до ора. Ещё не вечер, надо уточнить, переливая прошлое в намедни. Бурчит автобус (динозавр последний), горят огнём судакские огни. У киммерийской ночи карты снов У киммерийской ночи карты снов, темнеющих на каменных подмостках, недолгий день селения-подростка, захваченный крутым обрывом кров. Блуждающий огонь ночной грозы, и хоть её стращания пусты, покорностью объято побережье. Блефуют календарные весы, июньский приступ мартовской росы, шуршит листвой безжизненный орешник. Земного пробуждения струна дрожит и держит мир на честной ноте нездешней дрессировщицы мелодий, что, как всегда, смешлива и пьяна. Виктор Алимин Москва Россия. Крым. Двадцатый век. Начало Россия. Крым. Двадцатый век. Начало. Аулы можно встретить под скалой. Татарки ходят стайкой за водой. И лодки возле старого причала… Но юг обжит, здесь даже царь гостит. Аристократов рать кружится роем. И Макс Волошин, светлый наш пиит, Дом знаменитый под горой построил. Читают гости в нём стихи запоем, А Понт, как и положено, шумит… Ещё гремит музыка пышных балов, Любовной пары заняты игрой… Но скоро мир услышит пушек вой — Война из ножен вытащила жало… Январь. В Москве господствует мороз Январь. В Москве господствует мороз, Но так хотелось, чтоб тепло и нега… А за окном белым-бело от снега, И держит крепко нас зимы гипноз. А на мечту, ну кто наложит вето? Вот – Коктебель… ласкает взгляд волна, И там скала, что с профилем поэта, И – аромат цветов, и вкус вина. Душа, как будто солнцем обогрета, — От образов всплывающих пьяна… Необычаен тех картин наркоз, Фантазии, но как сладка утеха… И, кажется, нет силы для побега Из плена гор и виноградных лоз. В воспоминаньях ясно вижу Крым В воспоминаньях ясно вижу Крым, Где Понт, Судак и генуэзцев крепость. Пред той твердыней ощущал я бренность, Как перед чудом, может быть, восьмым… Когда ты молод, смысл жизни прост, И чувства ярче, и мечты смелее. И что ветра, пусть даже и норд-ост, А запах волн – как благодать елея. Лишь смотришь вдаль, вставая в полный рост, Где яхты парус вдалеке белеет… Но тают годы, как туман, как дым, Движенья мягче, в них видна степенность. И всё ясней судьбы твоей мгновенность, И всё темней морщин глубоких грим. Альбина Янкова Улан-Уде Вид неба звёздного меня пленит Вид неба звёздного меня пленит Пред космосом и океан, что блюдце, Но я хочу песчинкою вернуться Туда, где след моих шагов хранит Печать на берегу лишь до прилива. Рассвет над морем призрачно красив, Полёт бакланов, чаячий курсив. В тугой лозе, пусть оживает Крым, По горным тропам бродит пилигрим, И зреет пусть зелёная олива. По берегам – тропинки и дороги, Рождаются из пены, словно боги, Искатели преданий, древних рун, Алхимики душевных, тонких струн. |
