Молюсь за васъ, дорогой другъ Ѳедоръ.

Всегда ваша, Татіана».

Просто «Татиана», ничего больше.

Фёдор перечитал письмецо и вновь спрятал. На это письмо он уже отослал ответ, как раз перед прорывом через Икорец.

Нет, не мечтай, не мечтай, кадет. Ты же с Лизой, Лизой Корабельниковой, ты же…

Однако он ничего не слышал о Лизе уже много месяцев, как и об остальной своей семье. Всё равно он должен быть верен… рыцарь не оставляет прекрасную даму только потому, что не осведомлён о её судьбе…

Но с каждой неделей и с каждым новым письмом от великой княжны слова эти звучали всё менее убедительно, словно шорох ветра в весенней листве.

Друг Ниткин проницательно взглянул на приятеля, вздохнул. Петя не одобрял ни кобелячества Севки Воротников, ни охватывающей Фёдора мечтательности. Сам же Петя хранил поистине лебединую преданность Зине и отчего-то пребывал в твёрдой, абсолютной уверенности, что с нею (как и с Лизой) «всё будет хорошо». Почему так – объяснить он не мог, но и поколебать это его убеждение не мог никто и ничто.

И вот сейчас Петя, неодобрительно покачивая головой, уже явно собирался разразиться филиппикой на тему верности и неверности, как мимо промчался кадет второй роты (до сих пор кадет, им прапорщиков пока не присвоили):

– Две Мишени зовёт! Давай к командиру!

Они стояли на харьковском вокзале, Ирина Ивановна Шульц и бывший начдив-15 Михаил Жадов. Готов был паровоз, и спецсостав вот-вот должен был отправиться – сперва в Москву, а потом и в Питер. Жадов, при полном параде, с новеньким орденом Красного Знамени на груди, несмотря на вид свой, глядел хмуро, мял пальцами ремень.

– Не хочу я никуда ехать, Ира…

– Надо, Миша. – Ирина Ивановна глядела себе под ноги. – И так оттягивали, сколько могли. Верные люди нужны, все, кого сможем собрать.

– Уж не про Благоева ли опять думаешь?..

Ирина Ивановна слабо улыбнулась.

– Ты решил меня и к нему приревновать?.. Нет, Миша, просто боюсь, что придётся нашим батальоном…

– Полком.

– Ну да, полком. А может, и бригадой – это уж сколько ты собрать сможешь… Так вот, скорее всего, придётся полком последний резерв беляков опрокидывать. Кульминация близится, Миша. За прорывом через Икорец и другие последуют. Нельзя белым более медлить. Они же видят, сколько подкреплений к нам каждый день прибывает. Если не сейчас, то к середине июля мы их просто раздавим. Вот и торопятся, пока ещё что-то могут.

– Ну и зачем мне тогда ехать? Пока соберу, пока вооружу, пока сюда доставлю…

– А ты поспеши, – непреклонным тоном сказала Ирина Ивановна. – Поспеши, друг дорогой. Вот помяни мои слова – потребуется нам тут, под Харьковом, каждый штык, который не побежит.

– А другие что же, побегут? – непритворно удивился Жадов.

– Побегут. Как из Икорца побежали.

– Так ведь кадровый полк! С военспецами! А ничего без пролетарских батальонов не могут!

– И ты тоже прав, как говаривал царь Соломон. Иные военспецы-то того, примкнули к нам только ради пайка. Им вообще всё равно, по большому счёту, кто победит. Как и большинству народа. Так что и изменить могут, и стойкости не проявить. Теперь понимаешь, зачем нам верные бойцы?

– Да понимаю я… только… тебя мне оставлять… Неспокойно на сердце, Ира!..

– А чего ж ему беспокоиться? – Ирина Ивановна чуть склонила голову набок, улыбнулась. – Ты меня кое о чём просил, Миша. Давно уже просил. И я тебе всё отвечала – мол, подумаю да подумаю. Вот и… надумала.

Жадов аж задохнулся. Глаза его вспыхнули, он подался вперёд, неловко, словно стесняясь, взял Ирину Ивановну за локти, и она не отстранилась.

– Ириша… милая… неужели?..

– Вернись скорее, и всё тебе будет. – Она закинула руки ему на шею, ладони Жадова соскользнули ей на талию. – По закону, само собой. Если не передумал, конечно.

– Это я-то… я-то передумаю?! Ира, любимая… Господи…

Ирина Ивановна резко прижалась к нему – так, чтобы он не видел её лица и плотно-плотно зажмуренных глаз.

– Возвращайся скорее, – шепнула ему в ухо. – Возвращайся, я буду ждать.

Паровоз дал долгий гудок, Жадов нехотя отпустил Ирину Ивановну.

– Ну, милая, ну… обрадовала… –   Он улыбался несмело, чуть растерянно. – Эх, ну куда мне вот ехать!..

– Куда надо, туда и ехать, – непреклонно сказала уже не Ирина Ивановна, но товарищ Шульц, замначальника оперативного отдела штаба Южфронта.

И поцеловала Жадова.

Дохнул паром локомотив, тронулись вагоны. Комиссар в последний момент вскочил на площадку, взмахнул фуражкой:

– Я тебя люблю!.. Слышишь?! Люблю!..

Ирина Ивановна кивнула – или просто склонила голову, потупившись?

Конечно, после возвращения Юльки и Игорька поднялась ужасная суматоха. Все бегали, кричали и размахивали руками.

Бабушка ощупывала то Юльку, то внука, словно пытаясь удостовериться, что это не призраки. Николай Михайлович тоже обнял их обоих, а потом, охнув, присел к столу, держась за сердце, и Мария Владимировна тотчас захлопотала вокруг – «таблетку под язык» и прочее.

Сотрудники Николая Михайловича, его ученики и «посвящённые» – Миша, Паша и Стас – потащили Юльку к каким-то стендам, «словно ведьму на костёр». Все говорили разом, трясли её и дёргали, пока наконец не вмешалась бабушка и не разогнала всех по местам.

Да, здесь, в Ленинграде, не прошло и минуты. Точнее, не прошло и тридцати секунд. Никто ничего не понял, Юлька просто встала и пошла, в неё вцепился Игорёк, а потом они оба исчезли. Никаких тебе «порталов», вообще ничего. И наблюдать за ними было невозможно. Однако все не успели даже как следует испугаться, потому что пропавшие объявились обратно – правда, в совершенно иной одежде.

После этого они все отправились домой к Онуфриевым – Миша, Паша и Стас заявили, что немедля умрут, если не услышат самого подробного рассказа о случившемся.

…Они долго, бесконечно долго пили чай с булочками, распространявшими по всей квартире упоительный запах корицы, а Юлька с Игорьком рассказывали, сменяя друг друга.

Стаса и Мишу больше всего интересовал сам перенос; Паша дёрнулся было сперва что-то записывать, но Мария Владимировна это заметила и карандаш с блокнотом у провинившегося немедля конфисковала.

И потом, когда ученики профессора отбыли по домам, тут же затеяв новый спор об «источнике энергии переноса» и «уравнениях эфира», чета Онуфриевых снова села внимать повествованию наших путешественников, только теперь уже – про саму жизнь.

Бабушка слушала Юльку, её девчоночьи рассказы про мороженое, сладости, магазины, наряды; слушала, прикрыв глаза, и улыбалась. Дедушка слушал тоже, переспрашивал, потом достал вдруг старую-престарую, потёртую, пожелтевшую тетрадь, где выцветшими фиолетовыми чернилами шли какие-то записи, полистал, стал спрашивать, а не видели ли Юлька с Игорем такие-то и такие-то магазины в таких-то и таких-то местах, и когда ребята дружно кивали, радовался, словно ребёнок.

– Всё подтверждается. Всё сходится, – повторял он, делая пометки в уже новом, современном рабочем журнале. – Потоки очень, очень инерционны, инерционность просто потрясающая, несмотря на такие перемены!..

– Да, я это Юленьке как-то тоже объясняла, – заметила бабушка.

– И вот совершенно новая тема – временные интервалы пребывания!.. – профессор лихорадочно что-то записывал. – А ведь мы исходили, помнится, из линейности, одномерности и равной скорости течения. А получается, что… куда более сложная картина получается!.. – И карандаш его вновь стремительно нёсся по бумаге, оставляя затейливую вязь математических символов, греческих букв и прочего, из чего Юлька узнавала только скобки, плюсы да минусы. – Ребята вот спорили насчёт энергии переноса… откуда, мол, берётся у такой, как наша Юленька… и уж не в разной ли локальной скорости потока, создающей локальные же напряжения… –   дедушка Игорька бормотал себе под нос что-то, сделавшееся под конец совершенно неразборчивым, лихорадочно заполняя размашистыми формулами одну страницу за другой.