– Николай Михайлович ушёл в себя, – усмехнулась бабушка. – Не будем ему мешать, дети.

– А ведь выходит-то, что кадеты добились успеха, – осторожно сказал Игорёк. – Они хоть и не помнили никаких подробностей, но так, по обрывкам…

– Тоже, кстати, интересный феномен с блокировкой памяти, – кивнула бабушка. – Я бы списала его на побочные эффекты петлистой структуры континуума, похоже, правы были Николай Михайлович мой со Стасом, что структура именно петлистая…

– Да я не про то, ба! Я про то, что если кадетам удалось всё – то, значит, можем мы таки ждать изменений?

– Дорогой мой, ну я же говорила, бесчисленное множество раз…

– Так то теория, ба! А теперь у нас практика!

Бабушка вздохнула.

– Не знаю, дорогой мой. Вот Юленьке пыталась объяснить, да и поняла, что сама путаюсь. В единый миг иного мира у нас не настало. «Слава КПСС» как на всех углах висела, так и висит. Амальгамация, слияние потоков… не знаю, не знаю. Ум за разум заходит.

– А что, если ничего и не случится? – подала голос Юлька. – Что, если всё так и останется?

– Инерция потоков, деда сам сказал, – солидно подхватил Игорёк.

– Тогда, – медленно сказала бабушка, – у нас останется только один выход.

И выразительно посмотрела на Юльку, да так, что та задрожала.

– Твой талант, милая моя девонька, нуждается в развитии и огранке. Коль и впрямь у тебя этот великий дар – быть проводницей между потоками, ходить меж ними, словно по вагонам поезда, – то, может, ты поможешь нам с Николаем Михайловичем там очутиться? Взглянуть ещё хоть разок на город нашей юности… как раз я тогда в гимназию ходить начинала, приготовительный класс, затем первый…

– Э, э, ба, что это ты говоришь такое? – всполошился Игорёк. – А как же я?

– У тебя, мой дорогой, родители есть, – строго сказала бабушка.

– Ну да… –   отвернулся мальчишка. – Мама в одной экспедиции, папа в другой… и не пишут, и телеграммы не шлют…

– В экспедиции, да, – строго сказала Мария Владимировна, но Юлька вдруг подумала, что как-то не слишком твёрдо она это произнесла, пряча неуверенность за показной строгостью. – Ты там был. Но для тебя, милый внук, это просто захватывающее приключение. Как там говорил Буратино? «Страшные приключения и ужасные опасности»? Вас, мальчишек, хлебом не корми, дай это пережить. А для меня, дорогой, это моя молодость. Детство. Улицы, что до сих пор помню. Вот и хочу хоть разок… снова на это всё посмотреть. Там ведь, милый мой, мои мама с папой живы. И я – маленькая – там где-то хожу. – Голос её дрогнул.

И наступила тишина.

– Так ведь я ж не могу так просто… по своему желанию… –   пролепетала Юлька.

– Сможешь, – непреклонно сказала бабушка. – Талант твой пробудился. Теперь дело пойдёт, вот увидишь.

– Э, ба! Ты только смотри, там же всё равно не останешься! – проницательно выпалил Игорёк. – Обратно сюда вынесет!

– Вот и хорошо. К тому же, дорогой, если здесь время почти что стоит, пока ты там – так в моём возрасте это особенно важно. – Бабушка уже улыбалась. – Ну, а теперь – спать! Мы и так вас замучили.

Жизнь изменилась разом, круто и необратимо. Куда больше, чем после того, как в Юльке открыли это самое «чувствование». Паша, Миша, Стас, «Эн-Эм», как звали они профессора Николая Михайловича, бабушка – все трудились не покладая рук. Без конца заставляли Юльку лежать, обвешав всю её электродами. То и дело ей приходилось «мысленно открывать ворота», подробно представлять и вспоминать, «как оно всё было». Грелись паяльники, шипела канифоль, паялись новые схемы и одновременно выполнялись какие-то «темы», писались отчёты…

И так прошло лето.

И пожалуй, единственным, что стоило, по мнению Юльки, упоминания, стала новая её школьная форма – не из магазина, топорщащаяся, сидящая кое-как, а шитая на заказ у частного мастера, у Исаака Соломоновича, дородного и добрейшего, что возился с Юлькой так, словно предстояло ей в этой форме выходить самое меньшее на сцену Кремлевского Дворца съездов. И платье получилось на славу, Юлька в нём казалась сама себе настоящей принцессой. Дорогая шерстяная ткань, юбка длиннее обычной, в духе той самой гимназической формы (которую Юлька бы сама носила в школу, не отличайся она всё-таки от дозволенной), из-за хорошего материала складки на юбке выходили очень красивыми. И сидело платье как влитое.

Девчонки в классе от зависти лопнут.

А вдобавок на ногах у Юльки не стоптанные сандалеты, а кожаные туфельки на небольшом каблучке, ужасно стильные – чтобы уж совсем как принцесса.

…Так и наступил незаметно сентябрь. Вернулись в город, и Юлька уже чуть ли не по-хозяйски обосновалась в квартире Марии Владимировны и Николая Михайловича. И ей по-прежнему всё ужасно нравилось.

Нравилась своя небольшая комнатка, тихая и светлая. Нравились бесконечные ряды книг в библиотеке. Нравилась кухня с массой старинных вещей и вещиц, чудом уцелевших, как рассказывала бабушка, во всех революциях, войнах и даже в блокаде.

Кофемолка, отдельные мельницы для соли, перца и даже для сахара; ножи с костяными ручками, с инициалами «М.О.» в овале – бабушкин свадебный подарок («Тогда, в двадцатые, Юленька, ещё многое можно было, это после того, как НЭП прикрыли, оно-то всё и началось…»); Юлька охотно помогала с обедами и ужинами, ловко резала, чистила, месила. На коммунальной кухне так не поготовишь – там абы разогреть что-то побыстрее, да и сбежать.

В классе новое платье с туфельками, конечно, заметили – девчонки шептались по углам, мальчишки тоже поглядывали – так, с каким-то новым интересом. Один попытался было дёрнуть Юльку за косичку, но тут вдруг вмешался Игорёк:

– Оставь её. Машку иди дёргай.

– А то что? – подбоченился мальчишка.

– А то. Выходи после уроков махаться во второй двор. Выйдешь?

И такая угрюмая, но явственная угроза прозвучала в этих Игорьковых словах, что обидчик стушевался.

– Да чего ты? Я ж так… больно надо мне кого-то дёргать! – и отступил.

Сидеть с мальчишками за одной партой в Юлькином классе было не принято, но из школы они с Игорьком по-прежнему ходили вместе. Новым было то, что и в школу они теперь ехали вдвоём.

Классная это, конечно, заметила.

– Маслакова, а ты это что же… вы с Онуфриевым что ни день приходите?

Юлька покраснела, смутилась. Промямлила что-то, и спас её только звонок с перемены.

Вечером она всё рассказала бабушке.

– Вот как, – нахмурилась та. – Не волнуйся, милая, я этим сама займусь.

И занялась. Да так, что классная сама потом чуть ли не извиняться подошла:

– Юля, что же ты сразу не сказала, что твоя мама выполняет ответственное задание Родины на Крайнем Севере? Бабушка Игоря звонила директору.

– Так вы не спрашивали, Марь Иванна…

– Ну вот теперь спрашиваю. Тебе, значит, если что, то по домашнему телефону Онуфриевых звонить…

Уроки, однако, пролетали как в тумане. Юлька старательно учила (потому что Игорёк был твёрдым хорошистом, отставать было никак нельзя!), но поняла, что всё это стало просто фоном, надоедливой обязаловкой, которую надо волей-неволей вытерпеть, чтобы потом заняться настоящим.

А настоящее было – обуздать свой открывшийся дар. Научиться и впрямь открывать двери в иные потоки, неважно, эфир там или не эфир. Может, эфира и нет, а потоки есть, и кадеты в них живут очень даже настоящие.

И да, бабушке с дедушкой очень-очень надо побывать в городе их юности. Где всё почти точно так же, как они помнят. А для этого ей, Юльке, надо понять и повторить то, что она сделала в лаборатории, уже не случайно, а сознательно. Кроме того, стало интересно – а другие потоки есть? Николай Михайлович говорит, что, конечно, да, просто их «ещё не нащупали».

Вот вдруг она, Юлька Маслакова, их и сможет «нащупать»?

А ещё она наконец набралась смелости и спросила у бабушки, кто такой Илья Андреевич Положинцев? Он отсюда или нет? И как вообще аппарат оказался в подземельях кадетского корпуса?