– Теперь главное – Юленьке поправиться окончательно.

– Не, не, ба, дед! Вы что это всё за меня решили?! – возмутился Игорёк.

– Дорогой, – ласково сказала бабушка. – За тебя мы решить ничего не могли. Мы решили за себя. Прости, милый внук, но мы с дедушкой уже старые. Опять же прости, я знаю, ты не любишь эти разговоры, но жить нам осталось недолго. Может быть, пять лет, может, семь или восемь. Это тебе сейчас кажется, что «завтра никогда не наступит», а пять лет – это вообще вечность. Поверь, милый, просто поверь, что для старых людей это не так. Время течёт для нас куда быстрее, во всяком случае, нам так кажется. И это очень для нас важно. Мы не можем сидеть здесь, если знаем, что ничего исправить уже нельзя.

Профессор вздохнул. Он глядел куда-то поверх Юлькиной головы, и она вдруг подумала, что он сейчас может чувствовать: всё, над чем он работал, чем жил, вдруг обратилось в ничто!..

А Николай Михайлович словно бы прочёл эти её мысли.

– Ты знаешь, Юленька, один раз мы уже это проходили. Когда всё рухнуло, всё погибло, Белая гвардия уходила из Крыма. Она уходила, а мы – мы с Мурой остались. Потому что хотели бороться и дальше. Крушение всех надежд мы уже пережили, пусть и пятьдесят лет тому назад, но пережили. Сейчас это уже легче. Даже какое-то… облегчение, что ли.

– Для всех мы уйдём на пенсию. Такую, не совсем настоящую, в институте останемся консультантами, – продолжила бабушка. – Будем… возвращаться порой. Я надеюсь, что ты не откажешься нас проводить обратно?

– Но как же вы вернётесь сюда? – беспомощно переспросила Юлька. – «Якорь», вы говорили, чтобы там удержаться?

– Якорь на то и якорь, что его можно поднять, а можно и отдать, – усмехнулся профессор. – Нам ещё предстоит над этим немного подумать. В конце концов, какое-то время есть… как раз хватит, чтобы воплотить идею в, так сказать, металл.

– Пока наш дорогой «полковник Петров» разбирается во вручённых ему принципиальных схемах, – улыбнулась бабушка.

– Зато когда разберется, ох и осерчает же!

– А пусть себе серчает. Нас тут уже не будет.

– А когда вернётесь? Вы же вернётесь, да?

– Ну конечно, – успокоила Юльку бабушка. – С твоей помощью, дорогая. Видать, пора и в самом деле заняться тем потоком по-настоящему. Чтобы никаких большевиков. Чтобы телевидение, антибиотики и всё прочее. Чтобы ни Сикорский, ни Зворыкин, ни Сорокин никуда не уезжали.

– Это кто такие? – удивилась Юлька.

– Узнаешь, – отмахнулась бабушка. – Выдающиеся конструкторы, инженеры и основатель науки социологии. Сейчас это не так важно. А важно то, что мы старались вмешиваться осторожно и аккуратно. Спасение Александра Сергеевича Пушкина стало нашим самым дерзким актом.

– Разве? – поднял бровь Николай Михайлович. – А как же Борки?

– Не путай бедную девочку, – строго сказала Мария Владимировна. – Она ни про какие Борки отродясь не слыхала, и это не её вина. Двумя словами – когда нашему посланцу удалось предотвратить покушение на императора Александра Третьего, в силу чего он благополучно и доцарствовал до времени наших бравых кадетов. Но теперь, Юленька, ясно, что действовать надо ещё более активно. Те же лекарства, методы лечения, технические усовершенствования…

– А почему же вы раньше этого не делали? – не удержалась Юлька.

– Не хотели зряшнего внимания, дорогая. Представь себе, что случилось бы в том потоке, просочись туда сведения о нас, или если бы мы в открытую стали размахивать направо и налево чудесными диковинками. Мы помогали, но тихо, осторожно, незаметно. Сейчас мы тоже не намерены бить в барабаны и трубить в трубы, но всё-таки будем более активны.

– Мы многое знаем и можем, – подхватил профессор. – Физика, химия, электротехника, фармацевтика, мы много где сможем помочь. Кое-где достаточно будет просто слегка подтолкнуть, подсказать верное направление, как с тем же пенициллином. Но всё это не сразу. Сперва устроиться, опять же, смонтировать новую, более мощную машину – что так и не удалось бедному Илье Андреевичу. Потому что и впрямь не можем же мы бросить вас тут одних! Что вы тут станете делать без взрослых?

– Так мы тогда с вами, выходит?

– На какое-то время – несомненно. Со школой мы всё уладим.

Как-то это всё равно было странно, и Юлька беспокоилась всё сильнее – кувырком должна была полететь такая замечательная, такая хорошая жизнь!..

– Знаю, вы волнуетесь, – бабушка погладила Юльку по голове. – Конечно, родная, нам с Николай Михайловичем очень грустно, просто мы стараемся не показывать вида. Мы очень надеялись победить здесь, где мы родились, где сражались, где хоронили друзей… Господь судил по-иному. Что ж, в том потоке – такие же люди. Даже, наверное, в чём-то лучше, хочу верить, что по причине спасённого нашими стараниями Пушкина. Ты там побывала, Юленька, ты видела своими глазами – там можно многое изменить, многое сделать лучше. А здесь… может, Ирина Ивановна Шульц и в самом деле права? Можем ли мы решать за всех, живущих здесь и сейчас? Да, большинство людей, наверное, и не хотели бы иной жизни. Стоят в очередях, поругивают власть, рассказывают анекдоты, но…

– Но всё равно каждый раз ждут, что Чапай выплывет, – добавил профессор.

– Вот именно. Ждут, что выплывет. Помню, когда с гостями нашими спорили, с Ириной Ивановной, как раз и выходило – что народ к другой жизни уже привык, старая не нужна. Но… мы-то рассчитывали, что эта жизнь изменится сама по себе, а она, выходит, не изменится… или очень не скоро… Так что лучше, пожалуй, нам и впрямь заняться тем потоком. Тем более что тропинка уже, получается, натоптанная – за то тебе спасибо, дорогая.

– Короче, будем готовиться, – подвёл итог Николай Михайлович. – А ну, выше нос, дорогие мои! Всё устроится, вот увидите. И вам самим – разве не хочется вновь туда отправиться, увидеть друзей?..

Юльке хотелось. Игорьку явно тоже.

– Всё будет хорошо, – хором сказали старшие.

Юлька им верила.

И вновь кипел штаб Южфронта, кипел свежими людьми в новенькой, с иголочки, форме – старые фабрики и ателье, «строившие» ранее гвардейские мундиры, дружно перешли наконец на новые образцы. Пестрело в глазах от разнообразных геометрических фигур в петлицах, а на груди новоиспечённых краскомов было пока что девственно-чисто. Редко у кого мелькнёт орден Красного Знамени, но таких было мало.

Прорывы белых всюду удалось остановить. Враг не достиг Воронежа, после взятия Икорца добровольцы прошли еще целых сто с лишним вёрст до Старого Оскола, где наступление их наконец выдохлось – красные подтянули многочисленные резервы, зарылись в землю. На севере разъезды белой конницы шарили у Колодезного, но перерезать стратегическую рокаду Воронеж – Курск так и не смогли.

Повсюду на фронте велись, как указывалось в сводках, «бои местного значения» или «поиски разведчиков». Южные армии красных набухали людьми, словно снег – вешними водами, готовясь вот-вот уступить место настоящему половодью.

Ехали уже не «пролетарские полки», но старые, регулярные части, многие – укомплектованные ещё маньчжурскими сверхсрочниками. Прибывали артиллерия и боеприпасы, целыми эшелонами доставлялись снаряды, шли тяжёлые орудия; и замначальника оперативного отдела штаба Южного фронта Красной армии товарищ Ирина Ивановна Шульц скрупулёзно отмечала всё это на картах, так что хвалили даже опытные «военспецы».

И всё чаще в коридорах звучало:

– Пора бы и наступать!

Наступать и впрямь было пора. Гетманцы сидели за Днепром тише воды ниже травы, поддерживаемые германскими и австрийскими штыками, на восток пока не лезли; это надлежало использовать, не дожидаясь, пока свидомые парубки не решат, что настал отличный момент захватить всё Левобережье.

В самом начале июня на харьковский вокзал прибыл «особый литерный» состав, поезд из числа «императорских». На нём теперь раскатывал народный комиссар по военным и морским делам товарищ Троцкий. Формально Красной армией по-прежнему командовал старый генерал Брусилов, но реальные приказы отдавал именно Лев Давидович.