P.P.S. Посылаю тебе первые 18 страниц своего опуса. Посылать сразу много – страшно, а спешить, вроде, некуда, так, потихоньку и перешлю всё, а если что и потеряется, то восстановить будет нетрудно.

Сам я ожидаю, естественно, твой опус. И надеюсь.

Надеюсь, у тебя остался черновик твоего последнего письма. Иначе мои реплики на него не будут до конца понятны.

«…ты сводишь «или-или» к союзу «и»: полнота и пустота, а всё остальное от мышления» (твои слова).

От мышления всё. От мышления – тот мир, в котором мы живём, от «мышления» в широком смысле, куда входят и пространственно-временные способы созерцания мира. А «полнота» и «пустота» есть результат додумывания до конца этого способа, конечные из него выводы. Причём «полнота» и «пустота» вовсе не описывают разные предметы или сущности, они обозначают одно и то же, это только разные способы отсылки к одному и тому же.

«Последнее утверждение мне не совсем понятно: трансцендентно относительно чего? Если всё едино, то никакой трансцендентности просто нет" (твои слова) – но этого уже я совсем не понимаю.

Что значит "относительно чего"? Трансцендентно – значит неподвластно мышлению, его аппарату, невыразимо в его терминах (других, впрочем, нет = все термины его).

Какая-то путаница с "единством". Ты выделяешь "два смысла" = 1. единственность и 2. соединённость. Но "единственность" есть финитный вариант "соединённости": пока в "соединённости" можно различать части больше или меньше связанные друг с другом, мы наблюдаем определённый дефицит "единства". И только тогда, когда подобное различение принципиально снимается, мы имеем "единство" как таковое, – т. е. "единственность".

"Но ни того (полноты), ни другого (пустоты) мы, кажется, помыслить не можем, с чем, я думаю, ты согласишься" (твои слова). – Я соглашаюсь, я уже согласился, НО когда сказал, что "единство вполне трансцендентно". Какой ещё смысл может тут быть? Или "единство" есть и тогда это трансцендентная "вещь-в-себе", или "единства" нет и тогда мы можем видеть те или иные структуры и говорить о них.

"Сущность мышления (читай: единого) остаётся нераскрытой" (твои слова) – Но мышление ж определённо есть то, что различает. Сущность мышления – в различении. "Единое" мышлению внеположено.

"Мышление как каталогизация (а именно это следует из твоего определения "мысли как сравнения, описания одного поср. другого" (твои слова) – акстись! Сравнение это не каталогизация, это именно мышление как процесс, а отдельно взятое сравнение – это его, мышления, орудие. Так характеристики электрического тока до определённых пределов черпаются из сравнения эл. тока с водой (рекой). Так появляется боровская модель атома – планетарная. Etc.

"Мир явлений и мир сущностей – единый мир. Мир един. И этот мир един есть мышление" (твои слова) – Ну, я уже сказал, что мышление единству внеположено, оно может стоять как угодно от него близко, но там, где единство становится окончательным единством – т. е. единичностью, там у мышления остаётся только это название (единство, единичность). Можно, конечно, согласиться, что "мир явлений и мир сущностей – единый мир", но, проистекая так или иначе из "сущностного мира" "мир явлений" принципиально неедин – откуда и "явления". Какие могут быть "явления" в "единстве"? "Явления" появляются, когда одно можно отделить от другого. "Явление Христа народу": вот Христос, вот народ. Положим, что и есть какое-то высшее единство Христа и народа, но в явлении – как и в каждом явлении – они прекрасно различимы.

Поскольку мышление возможно не только потому, что есть "сущность" – единое, единственное, но и потому, что оно из себя же порождает явления (здесь мы способ созерцания включаем в мышление), постольку в плодах мышления, его результатах всегда присутствует произвольный (субъективный) момент.

Черновики? Я даже романы пишу без черновиков, а ля прима, как истинный акварелист \зачёркнуто\ монументалист. Сохраняются только цитаты: "враги человеку – домашние его"…

… мой дядя, Михаил Никитич, в застолье изрекает: "Жить будете, но детей у вас не будет. Напоили вас."

В комнате воцаряется мёртвая тишина.

– Залил шары, – сурово одёргивает его жена. – Ты что мелешь!

Дядя Миша оскалился… – у меня хорошая зрительная память – назвать его гримасу улыбкой запрещает врождённое чувство формы.

Информация за столом была подана так неожиданно, что азъ грешный целиком её не воспринял. Помню ощущение какой-то неловкости, не более… Я вообще на слова мало обращаю внимания, чаще пропускаю их мимо ушей. Елизавета, как она – спустя годы – мне рассказывала, «хотела в тот момент встать и уйти, но сдержалась».

Ретроспективно вырисовывается неприглядная картина.

Винер:

"… если вы попросите метео-ролога дать аналогичный \каталогу звёзд\ перебор облаков, то он рассмеется вам в лицо или, быть может, терпеливо объяснит, что в метеорологии нет понятия облака как определенного объекта, остающегося всегда более или менее тождественным самому себе, и что если бы таковое и существовало, то у него, у метеоролога, нет средств сосчитать облака… Метеоролог со склонностью к топологии, пожалуй, мог бы определить облако как связную область пространства, в которой плотность воды, имеющейся в твердом или жидком состоянии, превосходит некоторое значение. Но это определение не имело бы ни для кого ни малейшей ценности и описывало бы в лучшем случае весьма преходящее состояние."

Скажите, а люди всегда ли остаются тождественными самим себе?" «Удетерон»

«И вновь, за полосой депрессии, начинался подъём, невероятный и столь же бессмысленный, как само существование мироздания.» «Сквозь сны», с.53.

Быстро пробежав глазами несколько страниц, скорочей понимает, что послание адресовано Конслаеву.

Конслаев – последний гений прединтернетовского эона. Скорочей. Тот читал всё, что появлялось пред его всеохватным взором напечатанным или написанным от руки. И что немаловажно – всё понимал с полуслова. Сохранился список прочитанного Юр Юричем во время его работы над романом-эссе «Сквозь сны». Далеко не полный список. Всё, что не касалось романа либо касалось других его произведений, не вошло в этот перечень из более чем тысячи наименований.

Перебираю ветхие страницы списка, великодушно подаренного мне Ю. Ю. Власенко.

<…>

«Бывший «Гумфонд», который уже во время печатания моих верлибров переименовался в «Новую литературную газету», вдруг вспомнил меня в лице Дм. Кузьмина. Того самого, который просил моностихи (что за дикое название! Есть же для стихотворений в одну строку простое русское обозначение «удетерон») для составляемой им антологии моностиха. Он прислал предварительную публикацию «Из «Антологии моностиха»» в журнале «Арион» (М., июнь 1996 г.) со своей вступительной статьёй. В «Из…» есть и моя строчка, или, лучше сказать, и моё значительное произведение: На тот свет из этой темноты.»

«В полдень Никита Фирсов прилег около маленького ручья, текущего из родника по дну балки в Потудань. И пеший человек дремал на земле под солнцем, в сентябрьской траве, уже уставшей расти здесь с давней весны. Теплота жизни словно потемнела в нем, и Фирсов уснул в тишине глухого места. Насекомые летали над ним, плыла паутина, какой-то бродяга-человек переступил через него и, не тронув спящего, не заинтересовавшись им, пошел дальше по своим делам. Пыль лета и долгого бездождия высоко стояла в воздухе, сделав более неясным и слабым небесный свет, но все равно время мира, как обычно, шло вдалеке вослед солнцу…»